Проституция в древности - Эдмонд Дюпуи

В другом месте Филон, говоря о жителях Содома, сообщает, что «если у них появлялись дети, они предавались педерастии и наживали Nosos theleia — порок, против которого все меры были напрасны: сколько было сил они развращали человеческий род».

История педерастии в древнее время заставила уже Старка смотреть на этот порок, как на Vitium corporis или effeminatio interno morboso corporis statu procreata. Патологии нового времени считают этот порок видом сознательного эротического помешательства и видят в нем только извращение полового инстинкта. Они даже различают два вида педерастии: врожденную и приобретенную.

Природная педерастия есть следствие первичного помутнения рассудка. Вторая происходит отчасти от порочных привычек, как, например, разврат или пьянство, частью же от некоторых болезней, как например общий паралич у стариков, или болезни мочеполовых органов, в частности, воспаление мочевого пузыря[52].

Общий разврат породил не только педерастию, он научил людей всем видам распутства и посвятил их в те пороки, которые греки определили общим именем lesbiazein, т. е. подражать Лесбосцам.

По этому поводу следует прочесть обращение Лукиана[53] к гнусному Тимарху, грязным развратом осквернявшему свой рот.

«Отчего же ты неистовствуешь, ибо народ еще говорит, что ты fellator и cunnilingus, т. е. называет тебя словами, которые ты, по-видимому, так же мало понимаешь, как и apophras. Быть может, ты принимаешь их за выражение почета? Или же привык к первым двум, а к третьему нет, и потому хочешь вычеркнуть из своих титулов тот, которого не понимаешь?

«Я прекрасно знаю, что ты делал в Палестине, в Египте, в Финикии, в Сирии, а потом в Элладе и в Италии, и то, что ты теперь делаешь в Эфесе, где собираешься достойно увенчать свои подвиги.

Но тебе никогда не удастся убедить своих сограждан в том, что ты не возбуждаешь у всех их презрения, что ты — не позор всего города. Вероятно, ты возгордился тем мнением, которое о тебе составилось в Сирии, где тебя не обвиняют ни в одном преступлении, ни в одном пороке? Но, клянусь Гермесом, вся Антиохия знает случай с молодым человеком, пришедшим из Тарса, которого ты опозорил; впрочем, мне, пожалуй, не подобает разглашать о подобных вещах. Во всяком случае, все присутствовавшие при этом очень хорошо помнят и знают все это, так как видели, как ты стоял на коленях и делал то, что ты сам хорошо знаешь, если не забыл.

А о чем думал ты, когда тебя вдруг увидели распростертым на коленях у сына бочара Ойнопиона? Неужели же ты думаешь, что и после подобных сцен о тебе не составилось вполне определенное мнение? Клянусь Юпитером, я недоумеваю, как ты, после таких деяний, смеешь целовать нас? Уж лучше поцеловать ядовитую змею, потому что в этом случае можно позвать врача, который сумеет по крайней мере устранить опасность от ее укуса; а получив поцелуй от тебя, носителя столь ужасного яда, никто не посмел бы приблизиться когда бы то ни было к храму или к алтарю. Какой бог согласился бы внимать мольбам такого человека? Сколько кропильниц и треножников нужно было бы ему поставить?».

Наряду со словом lesbiazein, обозначавшим порок Fellator, употреблялось слово phoinikizein, под которым разумелось постыдное занятие cunnilingus'a, бывшее в ходу в Финикии. По словам Розенбаума, презрение к стыду у этих людей доходило до того, что мужчины имели сношения с женщинами и девушками в период месячных очищений; этот факт имеет, между прочим, большое значение с точки зрения происхождения сифилиса.

Этот порок, часто называющийся skulax (так как им занимались собаки), получил в Греции большое распространение, о чем свидетельствуют эпиграммы Аристофана, не побоявшегося выставить его в своих комедиях[54], некоторые отрывки из греческой антологии[55] и, наконец, исследования Галена[56].

Женоложство. Сафизм

Существует предположение, что степень развращенности мужчин данного народа соответствует еще большей степени развращенности женщин того же народа. Это — во всяком случае спорное утверждение. Не подлежит сомнению, что лесбийская любовь в высокой степени процветала в Греции, но была незнакома женам и дочерям афинских граждан, которых (т. е. жен и дочерей) добродетельный законодатель запер в гинекеи (женские терема у греков). Эти женщины, которым были незнакомы возбуждение и чувственность, были устранены законодателем из светской жизни и получили намеренно узкое и более чем ограниченное воспитание и образование. С другой стороны, знатные куртизанки, музыкантши, танцовщицы, просвещенные гетеры, философы, поэтессы, риторики — все они со страстью предавались азиатскому пороку. В своем желании проникнуть в высшие сферы разума они с презрением относились к правилам ходячей морали и завладели плодами древа познания. И так же как у мужчин, противоестественные влечения роковым образом перешли к женщинам. Лесбийская любовь получила свое выражение сначала в поэтических образах Сафо. Полное, всестороннее понятие об этой любви дает изучение извращенных инстинктов и чувств. У древних историков есть описание этих болезненных явлений, составляющих одновременно область двух наук: патология и психология. Греки дали этому женскому пороку название «взаимной любви», anteros, а женщин, предававшихся этому пороку, называли женоложницами, tribas. Лукиан дает самое детальное описание одной ночной оргии трибад в форме диалога между двумя куртизанками, Кленариум и Леэна. — Последняя, на вопрос своей подруги, рассказывает ей историю своих половых сношений с Мегиллой; еще будучи невинной, она была обольщена этой коринфской трибадой, Мегиллой. Вот как она заканчивает описание сцены обольщения, сцены истеричного бешенства: — Мегилла долго упрашивала меня, подарила мне дорогое ожерелье и прозрачное платье. Я поддалась ее страстным порывам; она начала целовать меня, как мужчину; воображение уносило ее, она возбуждалась и изнемогала от сладострастного томления. — А каковы были твои собственные ощущения? — спрашивает ее подруга Клеонариум. — Не спрашивай меня о подробностях этого ужасного позора, отвечает Леэна. Клянусь Уранией, я ничего больше не скажу! Дюфур очень долго останавливается на женоложстве куртизанок и флейтисток и делает по этому поводу следующие интересные выводы:

«Эти женщины нуждались в любви мужчин гораздо меньше, чем в той любви, в которой они одни участвовали. С молодых лет искушенные в науке страстей, они скоро прибегали к беспорядочным сношениям, в которых их чувственность увлекалась воображением. Вся их жизнь походила на вечную борьбу похотей, на прилежное изучение физической красоты: собственной наготы и сравнивание ее с наготою своих подруг начинает возбуждать в них особый интерес, и они начинают создавать себе странные и жгучие наслаждения, при том без всякого участия в них любовников-мужчин, ласки которых часто оставляли их холодными, безчувственными. Таинственные страсти, которыми зажигали себя авлетриды (флейтистки), были ужасны, бурны, ревнивы, неукротимы.

Этот вид разврата был так распространен среди флейтисток, что некоторые из них часто устраивали общие пиршества, на которые мужчины не допускались вовсе; на этих-то пиршествах они предавались разврату под покровительством Венеры Перибазийской. Там, среди кубков вина, утопавших в розах, и перед трибуналом полунагих женщин происходила борьба, соперничество в красоте, как некогда на берегах Алфея, во времена Кипела, за семь веков до христианской эры».

Читая «Письма Алцифрона»[57] можно составить себе ясное понятие об этих ночных празднествах, где гетеры, флейтистки и танцовщицы оспаривали друг у друга пальму первенства не только в красоте, но и в сладострастии. В упомянутом сборнике есть письмо самой разнузданной куртизанки того времени, Мегары к нежной Бакхиде, самой скромной из гетер; ее характер и поведение, по сравнению с подругами, были даже слишком приличны для того положения, которое она занимала. Мегара рассказывает подробности великолепного пира, устроенного гетерами и авлетридами: «Какой прекрасный пир — говорит она в своем письме: — Какие песни! Какое остроумие! Вино пили до самой зари».

Цветы издавали благоухание, самые тонкие вина лились рекой; нам подавали лучшие яства. Тенистая лавровая роща была местом нашего пиршества; все было там в изобилии»… Можно легко предугадать конец; можно представить себе последовавшие за этим пиршеством безобразные сцены, вызванные побуждающим влиянием вина и всей окружающей обстановкой.

Наряду с нимфоманией, нужно рассмотреть также и эротоманию. Эскироль разграничивал эти две страсти. В нимфомании болезненность возникает от воспроизводительных органов, раздражение которых действует на мозг, эротомания же своим основанием имеет воображаемую любовь. Нимфомания является последствием физической развращенности, эротоман же есть жертва собственного воображения, пораженного частичным безумием; иными словами, эротомания по отношению к нимфомании есть то же, что сердечные чувствования но отношению к грубому разврату. «У эротомана — добавляет ученый психиатр, — глаза живые, возбужденные, страстный взгляд, экспансивные движения и нежные речи… Такие больные страдают кошмарами, и во сне их посещают видения в образе женщин». Не нужно упускать из виду, говорит Лори, что у эротоманов наблюдается постоянное раздражение детородных органов.