Неизвестный М.Е. Салтыков (Н. Щедрин). Воспоминания, письма, стихи - Евгения Нахимовна Строганова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как-то раз, будучи в Париже, отец пожелал увидеться с Иваном Сергеевичем и, взяв меня с собой, отправился в Буживаль, где в одной вилле с супругами Виардо проживал автор «Рудина». Мы отправились туда в экипаже, так как в то время Буживаль не был соединен с Парижем железной дорогой. Хотя я в то время был мал, но все же помню, какое огромное впечатление произвел на меня гигант Тургенев с его львиной гривой полуседых волос, с чудными голубыми глазами и какой-то наивно-смущенной улыбкой на лице. Одет был И. С. в белый полотняный костюм и большую соломенную шляпу. Весь его облик импонировал, несмотря на простой наряд, на смущенный вид, своей величественной осанкой, которой может похвастаться редкий человек. Отец засыпал И. С. вопросами об его работах, планах будущего, особенно интересуясь тем, намерен ли он возвратиться на родину. Мы сидели в садике на плетеных креслах, и И. С, заложив ногу на ногу, все так же смущенно улыбаясь, односложно отвечал на вопросы, вопрос же о возвращении своем в Россию как-то замял, что, видимо, привело в раздражение моего отца. Вообще было видно, что наш визит не особенно-то обрадовал добровольного эмигранта. Он все время косился по направлению к вилле, и когда отец стал с ним прощаться, то великий романист нас не удерживал. Виардо мы так и не видели, но вероятно, что она незримо присутствовала при разговоре. Такова была ее привычка, как о том сообщил нам затем покойный М. М. Ковалевский[215], живший в одном с нами меблированном доме на площади Магдалины, № 31, иногда посещавший И. С.
Визит удручил моего отца, говорившего не без раздражения, что И. С. потерян для России[216]. В то время денежные дела И. С. были в очень скверном положении. Писал он много, но редактор H. A. Некрасов не высылал ему гонорара, что видно из переписки между названными писателями, опубликованной в «Вестнике Европы». Тургенев во всех своих письмах просил у Некрасова денег, а тот отвечал, что их у него нет, но что он надеется выиграть их в карты. Эта нелепо напечатанная переписка подтверждает страсть Некрасова к картам, в которые он, видимо, проигрывал даже гонорар своих сотрудников и большую часть прибыли, получавшейся от издания журнала[217].
Таково было мое единственное свидание с Тургеневым – живым, затем я присутствовал на его похоронах, многолюдных и торжественных, на которых сотни лиц всех сословий тогдашних искренно оплакивали любимого учителя и великого писателя земли русской[218].
IV
Как известно, мой отец еще задолго до своей кончины почти постоянно хворал. Недуги его описаны в воспоминаниях о нем бывшего ассистента профессора С. П. Боткина доктора Белоголового[219], покинувшего Россию и поселившегося сначала в Германии, в Висбадене, затем в Блазевице, под Дрезденом, и, наконец, на юге Франции, так что интересующиеся историей его болезни могут найти в этих воспоминаниях врача, лечившего отца, все касающиеся этих недугов сведения.
Первопричиной недугов была неожиданная высылка отца из Петербурга в Вятку в трескучий мороз, причем сопровождавшие его жандармы не позволили ему даже взять с собой самую необходимую теплую одежду. Эта поездка на курьерских, конечно, не прошла ему даром[220].
Я лично помню его всегда больным. Помню, как в Баден-Бадене его возили в кресле, так как он не мог временно владеть ногами, помню наши с ним совместные поездки то в Эмс, то в Висбаден, то опять в Баден-Баден, где он усиленно пил воды. Ему во время пребывания в курортах запрещено было работать и курить, но он на эти запрещения не обращал должного внимания, так как не мог пробыть дня без работы, а работать продуктивно он мог только с папиросой в зубах. Курил отец больше сотни папирос в день. Папиросы эти ему сначала доставлял его бывший лакей, который, покинув службу, открыл табачную торговлю в Петербурге на бывшей Малой Итальянской, ныне улице Жуковского. Из этого обстоятельства видно, что, служа у отца, его лакей сколотил немалую деньгу. Впрочем, табачная торговля недолго просуществовала, и магазинщик прогорел. Он был, кстати сказать, «родоначальником» собирательного лица Разуваева, которое не раз упоминается в папиных произведениях[221]. Когда поставщик разорился, отец перешел на другие папиросы. Возможно, что невоздержание в курении гибельно отозвалось на общем состоянии отца.
Итак, повторяю, я помню отца вечно больным и чрезвычайно нервным человеком. Вера в искусство врачей у него была громадная, и все докторские предписания, кроме указанных выше, он свято выполнял, глотая пилюли и микстуры строго в назначенное время. В Петербурге его лечили одновременно Боткин, Соколов и Васильев, причем главные директивы исходили от первого из них. Эти три врача в последние годы жизни отца аккуратно посещали его ежедневно в назначенные часы, и если случалось одному из них опоздать, то отец чрезвычайно нервничал, обвиняя их в том, что даже они его забыли. За границей же он старался быть поближе к Белоголовому и даже часть одного лета провел с этой целью в Саксонии, в Блазевице, местечке, расположенном на реке Эльбе, надо ему отдать полную справедливость, скучнейшем. Отсюда отец ездил с нами любоваться прекрасными видами Саксонской Швейцарии, которые произвели на него большое впечатление[222].
Но курорты не приносили здоровью отца видимой пользы. Вскоре после закрытия «Отечественных записок», события, имевшего решающее значение в повороте здоровья моего отца к ухудшению, с ним случился первый удар[223], от которого он хотя и оправился, но который вместе с тем довел его до скорой могилы. За границу уже летом не ездил[224], а проводил лето на дачах под Петербургом. Так, мы жили то в Сиверской (С‹анкт›-Петербургской-Варшавской железной дороги)[225], где его лечил местный дачевладелец доктор Головин[226], то на Серебрянке (по той же дороге)[227], где его лечил местный помещик доктор Кобылин, приезжавший к нам почти ежедневно за десять верст[228], то, наконец, в имении тогдашнего Туркестанского генерал-губернатора фон Розенбах[229]. Лето, проведенное в этом имении, было последним в жизни отца. Рядом с Затишьем – так звали розенбаховское небольшое поместье – находилось имение генерала Ф. И. Жербина[230], владевшего кроме того большим доходным домом в Петербурге на Михайловской площади (угол Инженерной улицы). Как
