Антидекамерон - Вениамин Кисилевский

Познакомились мы с ней, всё чин по чину, без всякого поездного панибратства: я Степан Богданович, она – Ольга Дмитриевна. Хотя, я вполне мог бы к ней без отчества обращаться, ей немногим за тридцать было. Бухгалтером работала на швейной фабрике, надеялась, что ее профессия в том городе сгодится, опять же родственники, потому что без мужа она и дочка старшеклассница, за которую очень она боится. Как бы из-за дочки в основном и хочет из Дагестана уехать, той уже из дома в школу и обратно ходить страшно – местные ребята с русскими девчонками не церемонятся. И вообще, сказала, там уже не Россия, одно только название.

Все это она мне рассказывала, совета спрашивала – чувствовалось, что редко приходится ей там у себя откровенно беседовать, и как бы доверием ко мне прониклась. А я слушал ее и думал, что вот еще одна неприкаянная душа по земле бродит, только у нее передо мной большое преимущество – дочка у нее есть. Пожалел ее, растерявшуюся. Чего бы, думал, не жить ей без огорчения, все у нее для этого: и годы еще никакие, и внешность приятная, и умом не обижена. Показала она мне дочкину фотографию – такая же, как мама, светленькая, курносая, глазки милые – не удивительно, что Ольга Дмитриевна за нее боится, местные удальцы как бы в покое такую беляночку не оставят. Она еще оттого паниковала, что девочка сейчас одна осталась. Пристроила ее к своим знакомым, пока сама отсутствует, но все равно сердце не на месте. Приятное у меня получилось знакомство, душевное – если бы еще не грязь в вагоне и не воздух тухлый, не пожалел бы, что в этом поезде оказался.

Время уже позднее, а я пообедать даже толком не успел, опаздывал. Прихватил с собой полбатона и колбасы кусок – много ли до утра нужно? – чай в термосе с удобным колпачком; знал, что те стаканы, которые принесут мне, как бы противно будет в руки брать. И двумя полотенцами запасся – одно, чтобы столик купейный покрыть, другое для умывания. Вынимаю все это из чемодана, спрашиваю, не желает ли она со мной отужинать. Разносолов, сказал, у меня с собой как бы нет, я по-холостяцки, без прихотливостей. Полотенечко постелил, свой провиант на него выложил, термос выставил. Колбасу нарезаю, приглашаю Ольгу Дмитриевну:

– Не стесняйтесь, присоединяйтесь ко мне, чай еще не остыл.

И наблюдаю, очень понравилось ей, что я заранее о том, чтобы пристойно в поезде кушать, позаботился, о многом ей сказало.

– Сомневаюсь, – улыбается, – что вы холостяцкую жизнь ведете, чувствуется женская рука.

А я в ответ шучу:

– Иногда и мужская рука женской не уступит, тут посмотреть еще надо, чья рука. Тем более что врач я и как бы обязан о своей гигиене заботиться.

А она как услышала, что я врач, того сильней ко мне расположилась. Пожаловалась, что у дочки ее частые головные боли, порой такие, что таблетками не утихомиришь, а в чем причина – неизвестно. Показывала ее врачам, те один к другому посылают, никто ничего толком объяснить не может. Сошлись на том, что вегето-сосудистая дистония у нее, а что это за дистония такая и как избавиться от нее, сами не знают. Рецепты выписывают, а помогают они как мертвому припарки. Не знаю ли я, спрашивает, что бы это такое с дочкой могло быть. Я, естественно, отвечаю, что диагнозы заочно ставить нельзя, причин таких великое множество, но помочь сумею, есть у меня такие возможности. Если привезет ее в мой город, лучшим специалистам покажу. Тут она вообще ко мне прикипела, сказала, что обязательно моей любезностью воспользуется, если это не очень затруднит меня. В сумку свою полезла, достала оттуда сыр, печенье, присоединилась ко мне.

Ужинаем мы с ней, угощаем друг друга, вдруг дверь без стука отодвигается, появляется проводница, а за ней два мужика потасканного вида стоят – заросшие, в телогрейках засаленных. И запах от них такой, что на расстоянии выворачивает.

– Вот здесь, – говорит проводница, – два свободных места. Если ночью никто не подсядет, до утра пробудете, а если что – я скажу.

Я из этих ее слов понял, что безбилетные они, как бы сговорились с нашей проводницей. Если бы они с билетами к нам подселились, я бы не возникал – попутчиков не выбирают, как повезет. А тут прямо накрыло меня. Велю проводнице:

– Пусть они мне свои билеты в мое купе покажут.

Проводница мне:

– А вы кто такой, чтобы вам билеты показывать? Контролер, что ли?

Я ей спокойно отвечаю:

– Вот доедем до ближайшей станции, узнаете, кто я такой. А пока пригласите ко мне вашего бригадира, у меня есть о чем с ним потолковать. И о санитарном состоянии поезда, и о порядках, которые вы тут наводите. Заодно и врачебную экспертизу могу провести – на наличие алкоголя в вашей крови.

Она, хоть сразу видать, что выжига та еще, как бы огонь и воду прошла, тут же поостыла. Но один из мужиков, что постарше, вмешался:

– Вам что, свободной верхней полки жалко?

– Не жалко, – объясняю, – но закон есть закон, нарушать его никому не позволено.

А второй из-за плеча проводницы щерится:

– Знаем мы твой закон, просто хочешь с бабой своей на ночь вдвоем остаться, законник гребаный.

Я встаю, из-за столика выбираюсь, говорю ему:

– А ну-ка повтори, что ты сказал.

Я, вообще-то, конфликтов как бы не люблю, тем более с такими сомнительными типами. Тем паче, что их двое на меня одного и моложе они. И вообще устраивать разбирательство здесь, неизвестно с кем, на ночь глядя – сумасбродом надо быть. Но такая меня тогда злость захлестнула, такую ненависть к нему ощутил, что, ей Богу, хрястнул бы его по ухмылявшейся роже, если бы повторил. И они, наверное, это почувствовали, потому что первый товарища придержал:

– Не связывайся с ним, он еще у нас свое получит, никуда от нас не денется.

И проводница туда же – скумекала, что в любом случае с нее спросится, на откат пошла:

– Ну его, ребята, – сказала. – В самом деле, не связывайтесь, я сейчас все устрою.

А я добиваю:

– Заодно устройте, пожалуйста, нам постельное белье, чтобы за вами не бегать. Исполняйте свои служебные обязанности.

Она носом воздух в себя шумно втянула, но промолчала, только дверью, уходя, с маху грюкнула.

Ольга Дмитриевна руки к сердцу прижала, как на икону на меня смотрит. Сам Господь, говорит, послал вас ко мне, не представляю, что бы я делала, если бы тут одна сейчас оказалась. И еще прибавила, что не перевелись мужчины, есть, у кого защиты искать. Слышать мне это как бы приятно было, ответил ей, как должен был – что не стоит благодарности и ничего как бы героического я не совершил, просто этим жлобам потакать нельзя, они все смелые только пока хороший отпор не получат. Тут она забеспокоилась: вдруг они в самом деле меня потом подкараулят и счеты сведут. Меня, признаться, это тоже озаботило, но как бы совсем немного – я действительно думал о них, как Ольге Дмитриевне сказал. А она меня прямо тронула:

– Я, когда мы приедем, от вас не отстану. Пока не убедюсь, что вам опасность не угрожает. И не смейте отказывать мне.

Я в газетку остатки после ужина собрал, поднялся, чтобы сходить в бачок выбросить, а она меня не выпускает – сама, говорит, вынесу, они вас в тамбуре поджидать могут. И кулек у меня отбирает. Я ей, понятно, не отдаю, за кого она меня принимает, возмущаюсь, что же мне теперь – нос из купе не казать? Я к дверям, она выход загораживает, за ручку берусь – она не дает. Я деликатно пытаюсь ее отстранить, она сопротивляется, как-то так получилось, что в пылу мы с ней вроде как бы обнялись. И оба вдруг это поняли, гляжу – она краской пошла. Самому неловко стало, сразу ее выпустил, она говорит:

– Мне все равно выйти надо, а вы пока переоденетесь, вы же, наверное, в костюме спать не собираетесь.

Понял я, что как бы смешно уже будет, если дальше начну с ней воевать, отступился. Она ушла, я в спортивный костюм облачился, а у самого сердечко постукивает: все ж таки это тесное касание молодого женского тела бесследно не прошло. Думал, как Сонечки моей не стало, отошло уже все у меня, как бы и думать забыл. Не отошло, оказалось, и очень меня это смутило. И была бы она просто женского пола, а то ведь симпатичная, все у нее на месте и – тоже не последнее дело – вижу ведь, что понравиться мне хочет. Пусть даже, кроме всего прочего, из-за того, что вызвался дочке помочь, но дела это не меняло. Тут всегда, мужчины знают, особый случай: как вести себя, если чувствуешь, что как бы не безразличен ты женщине, которая тебе тоже понравилась, и есть почти уверенность, что привередничать она не будет, если поухаживать за ней. Сам, пока ее не было, для себя так решил: будет она как бы настойчиво знаки внимания мне оказывать – тогда для себя что-то решу. А сам активничать не стану. Тут много всего намешано было, прежде всего, что в поезде это, нехорошо это как-то, не удобно, к тому же, если откровенно, не юноша прыткий уже был, мог и засомневаться…

Вернулась она, ничего будто бы между нами не произошло, беседовать продолжаем как бы обыкновенно, но чувствую, что многое в ней теперь изменилось, и она, уверен был, тоже чувствует, что я это чувствую. Как бы симпатичная ниточка такая между нами протянулась. Тут заявляется проводница, швыряет два постельных комплекта рядом со мной на полку, цедит, на нас не глядя, сколько заплатить ей должны. Ольга Дмитриевна к сумочке потянулась, но я лишь посмотрел на нее – и она, снова покраснев, руку опустила. И понял я, что это для такой, как она, женщины не просто уступка. Вообще все как бы не просто, когда что-либо денег касается. Тут и самые близкие друзья, если вместе платить приходится, свое право отстаивают, щепетильное дело. А я, значит, в такое как бы доверие к ней вошел, что согласна она, чтобы почти незнакомый и неизвестный ей мужчина платил за нее. Этим своим поступком больше она сказала мне, чем если бы тысячу всяких слов произнесла.