Крыса в храме. Гиляровский и Елисеев - Андрей Добров

Интересно получается, подумал я, а как же тогда его армейская выправка, как же страсть к приказам и дисциплине? Возможно, я ошибся, и Теллер служил не в армии, а в полиции?

И хотя у меня, как у всякого криминального репортера, были старые связи в полицейском управлении, я не хотел пока ими пользоваться. Старые полицейские твердо держались в таких случаях принципа – услуга за услугу.

А мой круг общения сегодня мог бы найти это предосудительным.

Мне и так приходилось скрывать добрые отношения с сыщиком Архиповым. Так что я взял блокнот, в который вносил заметки о деле несчастной Веры Мураховской, и напротив фамилии Теллера зачеркнул пометку «армия» и написал «полиция», поставив три вопросительных знака. Впрочем, теперь было не время выяснять, откуда взялся Теллер, потому что деталь эта была не существенная.

Сегодня меня ждало более важное и срочное дело, а именно поход в Аржановскую крепость. Я оделся, взял свою трость с массивным железным набалдашником, сунул в карман кастет, а потом подошел к письменному столу и выдвинул верхний ящик. Там лежал «наган» и коробка патронов к нему. Конечно, идти в Аржановку с одним только кастетом и тростью-дубиной не самая правильная мысль. Однако и револьвер бы там не помог. Так что я со стуком задвинул ящик и вместо револьвера сунул в карман пиджака свернутые трубочкой газеты – почитать в дороге. Так я и вышел на улицу, где напротив дома, как у нас и было обычно условлено, уже стоял мой извозчик Иван Водовоз.

Казалось, он дремал, но как только я начал залезать в пролетку, тут же поднял голову и выпрямил спину:

– Здрасьте, Владимир Алексеевич, – сказал Иван бодро, – куда едем?

– В Проточный переулок, – ответил я.

– Через Новинский поедем? – спросил Иван. – Или по набережной?

– Как хочешь.

Но не успел я поудобнее устроиться на сиденье пролетки, как Иван вдруг быстро и тревожно обернулся, посмотрев куда-то поверх моей головы.

– Что? – спросил я.

– Да так, ничего, – ответил Иван и, тронув вожжами, неспешно покатился вперед из переулка. Это было совершенно непохоже на моего лихача Ивана, который обычно брал с места в карьер и, не глядя ни на какие ограничения скорости для извозчиков, установленные городскими властями, мчал, доставляя меня за считаные минуты туда, куда другие извозчики ехали не меньше получаса.

– Да что такое? – спросил я. – Почему ты так плетешься, что с тобой? Заболел никак?

– Нет, – ответил Иван, – только вы сейчас, Владимир Алексеевич, тихонько оглянитесь, не едет ли за нами коляска с гнедой кобылой?

Я постарался как можно незаметнее обернуться – действительно, экипаж с гнедой кобылой и сидящим в нем мужчиной в темно-сером костюме и котелке, надвинутом на брови, отъехал от края тротуара и поехал прямо следом за нами.

– Кто такие? – спросил я у Ивана.

– Откуда мне знать? – ответил мой извозчик. – С самого утра стоит, седоков не берет. Мужик не выходит, только курит папиросы одну за другой, одну за другой… Сдается мне, что это фараоны, Владимир Алексеич.

Я удивился – неужели это действительно слежка? Только кто ее установил за мной? Может, этот шпион приставлен Теллером? Или самим Елисеевым? В какой-то момент у меня появилась одна интересная мысль, но я счел ее слишком надуманной.

Кто бы ни следил за нами, от этого присмотра надо было избавляться. Я спросил Ивана:

– Можешь оторваться?

Мы как раз выехали на Тверскую улицу почти напротив дома генерал-губернатора.

– Нешто! – ответил мой Иван и вдруг щелкнул вожжами, крикнул на кобылу – та аж прыгнула на месте.

Иван с громовым «Ннно! Пошла!» тут же натянул левую вожжу и хлестнул правой, отчего кобыла, чуть не опрокидывая коляску и почти ломая оглобли, с треском резко развернулась на другую сторону Тверской, вопреки всем правилам движения прямо перед носом ломовика, огромной телеги, на которой лежала груда битых кирпичей, едва укрытых грязной рогожей. Совершив этот внезапный маневр, Иван на полной скорости погнал вниз по Тверской в сторону Кремля. Я, уже не скрываясь, посмотрел назад и увидел как пролетка преследователя попыталась сделать тот же финт, но было поздно, потому что ломовик перегородил ей дорогу, а от дома генерал-губернатора, вовсю дуя в свисток, уже бежал дежуривший там городовой с шашкой.

– Оторвались? – спросил Иван, не оборачиваясь.

– Оторвались, – ответил я удовлетворенно и откинулся на спинку сиденья.

И действительно, погони за нами больше не наблюдалось, так что мы просто поехали в сторону Новинского бульвара. Я открыл газету и быстро пробежал глазами по заголовкам. Однако ничего такого, что бы меня заинтересовало, не нашел. Иван поглядел через плечо, не переставая управлять лошадью, и заметил, что я читаю газету. Сам он газет никогда не читал, но не потому, что был неграмотен, просто новости среди извозчиков передавались совершенно другим путем – устно, когда они в часы обеда собирались где-нибудь в «Лондоне» или других извозчичьих кабаках выпить чаю и закусить. А поскольку в Москве было более полутора тысяч извозчиков и работали они во всех концах Первопрестольной, новостей у них бывало побольше, чем во всех газетах вместе взятых. Однако зная, что я служу как раз в газете, Иван всегда высказывал уважение газетам, торчавшим из моего кармана.

– О чем пишут? – спросил он.

В этот момент я как раз читал опубликованный в «Ведомостях» прогноз погоды на ближайшие три дня.

– Пишут о том, что похолодает и ожидаются дожди.

Иван поднял голову и посмотрел на серое небо.

– Ну, так это и без газеты понятно, – сказал он. – Главное – войны какой не ожидается?

– Нет, – ответил я.

– И то хорошо, – с облегчением сказал Иван и начал притормаживать, потому что мы уже въезжали в Проточный переулок.

Я указал место, где собирался выйти. Иван остановился, но предупредил, что ждать меня здесь он не сможет, поскольку на стене дома висела казенная табличка, объявлявшая, что стоянка извозчиков в данном месте запрещена. Я ответил, что меня и не надо ждать и он может ехать по своим делам. Я сам вернусь домой. Если, конечно, вернусь, подумал я невольно. Обрадованный Иван поблагодарил меня и поехал искать себе седоков – так он делал всегда, прибавляя к тому жалованью, которое я ему платил, еще немалый доход. Выйдя, я не забыл прихватить с собой трость и застегнул пиджак на все пуговицы, потому что продрог за время езды.

Чтобы попасть в Аржановскую крепость, надо было пройти через арку со сломанными воротами старого трехэтажного дома. Только пройдя через эту темную арку, ты попадал на большой двор, посреди которого стояло здание старой ночлежки, сооруженное сразу после московского пожара 1812 года, где селили москвичей, лишившихся крова и живших в ожидании, пока им отстроят новые жилища. Позднее здание было куплено майором Ивановым, москвичи разъехались, а хозяин впустил арендаторов, которые разгородили просторные квартиры на углы тонкими дощатыми стенками. И стали здесь селиться уже приезжие из разных городов в поисках московских чинов и заработков – студенты, мелкие чиновники, люди искусства с пустыми карманами, в широких ветхих от времени, трудов и бедности блузах, наемные рабочие и прочий пришлый, но более или менее приличный люд. Потом старый владелец здания умер, а его сыновья, не желая тратиться на ремонт дома и не получая от него большого дохода, передали здание в ведение городской управы. Управа уже не нашла ничего лучшего, как оставить его в статусе богоугодного заведения, то есть все той же ночлежки. Но уже в эти квартиры и углы поселились новые арендаторы, скупщики краденого, которые пустили на житье совсем других людей, с самого дна московской жизни. Это были нищие, воры и представители совсем уже неопределенных занятий. Большинство из них не имели ни вида на жительство, ни каких иных документов. В середине прошлого века построили то самое трехэтажное здание, через арку которого я проходил. И Аржановская крепость оказалась как бы отрезана от внешнего мира этим строением. Окруженная другими домами, она медленно вырождалась в настоящее гнездо преступников. Ни городские власти, ни полиция больше не пытались теперь прийти и проверить, как живут там люди, в каких условиях они ютятся и что это за люди вообще, потому что крепость, как многие подобные заведения в Москве, стала местом опасным.

Я и сейчас по прошествии многих лет помню вид, открывшийся мне по выходу из темной арки. Пустырь, огромный обветшавший дом с давно уже осыпавшейся штукатуркой, стены почти черного цвета от грязи, которая въелась в обнажившуюся кирпичную кладку. Он был весь облеплен дощатыми серыми сараюшками – в них ютились те, кому не досталось место внутри. Тут же отдельно стояли такие же серые и грязные амбары местных торговых заведений – бакалея, чайная и водогрейная. Хотя последней разрешали торговать только кипятком, хозяин продавал обитателям дома и собиравшимся сюда окрестным подонкам водку и закуску – требуху, селедку и куски жареной колбасы из мяса, которое, как выражались местные, совсем еще недавно мяукало или лаяло. Торговали водкой тут и днем, и ночью – из специального окошка.