Белый лебедь - Линда Ли

Понимали ли они, что она на них не похожа? Что она более ловкая? Более сообразительная? Или их отталкивали платья с рюшечками, в которые ее одевала мать, и превосходство, с которым она держалась?

— В то время вы не были столь щепетильны.

— Мне было шестнадцать лет.

— Вы были смешным.

Он рассердился и посмотрел на ее губы. Они раскрылись, и кровь его побежала быстрее, когда он перевел взгляд ниже. Взяв полотенце, он стер с лица пену, и хотя и велел себе отвернуться, но не удержался, отбросил полотенце и, протянув к ней руку, коснулся ее губ, слегка, кончиками пальцев — ее таких нежных губ.

Губы эти шевельнулись, что-то беззвучно проговорив.

— Вот как? — шепотом спросил он.

Она смущенно взглянула на него из-под ресниц.

— Я был смешным? Всегда? — Он ждал ее ответа, ему нужно было его услышать. Она улыбнулась.

— Да. Но вы были не только смешным. Вы были сильным и добрым.

Его пальцы скользнули к ее волосам и зарылись в них. Он обнял ее, словно в ней было его спасение, и крепко прижал к груди. Ему хотелось выругаться, хотелось поглумиться в ответ на ее слова. Это слабость, что они его тревожат. Он это понимал. Но слова эти так много значили для него!

— Софи, — нежно шепнул он ей на ухо.

Ее пальцы распластались на его груди. Он откинул ее голову и заглянул в глаза. Он хотел так много, но не знал, с чего начать. Слова, сформировавшись в голове, исчезали как дым прежде, чем он успевал их ухватить. Он знал только, что не может ее отпустить.

Решение принято. Он на ней женится.

Потом он поцеловал ее — медленно, нежно, пока она не застонала. И он отбросил все сомнения. Проведя рукой по ее спине, он почувствовал, что Софи дрожит. Его поцелуй стал требовательным. Она раскрылась ему навстречу, подняла руки и обвила его шею. Она прижималась к нему так, словно тоже не хотела его отпускать.

При мысли об этом он испытал удовлетворение. После всех этих лет она не была к нему равнодушна.

Он ощутил ее дыхание. Словно апельсины зимой. Восхитительное, сладкое, но не каждому дано было его попробовать.

Он провел руками по ее бедрам, потом положил ладонь на грудь. И от этого прикосновения все изменилось.

— Нет, — выдохнула она, отпрянув от него и яростно сверкнув глазами.

Но вдруг она так же быстро успокоилась, словно перевернула страницу книги и стала другим персонажем.

— Итак, Грейсон, — прямо-таки промурлыкала она, хотя голос ее слегка дрожал, — вы у нас приличный человек. Сомневаюсь, что нужно объяснять вам, что мне не следует стоять с вами, полуголым, в ванной. Я просто хотела поблагодарить вас за то, что вы помогли мне с собакой. Это очень мило, я сама ни за что бы не справилась.

Она не стала дожидаться ответа и ушла так же неожиданно, как появилась, оставив его в одиночестве созерцать пустой дверной проем. Что за человек Софи Уэнтуорт?

Он повернулся и увидел в зеркале свое отражение. Что он за человек?

Когда-то жизнь была иной. Когда-то он попытался бы спасти эту собаку. Но жизнь изменилась, и вместе с ней изменился и он. Она приписывала ему хорошие качества, которыми он не обладал. Он никого не спас.

Он бросил бы эту собаку подыхать — и никогда не узнал бы, что тех, кто смертельно ранен, можно спасти.

Глава 7

Софи была в приятном предвкушении, разглаживая широкие складки своей юбки из тафты. Она стояла в роскошном доме своего отца, заполненном представителями бостонской элиты, которые пришли сюда, чтобы ее увидеть.

Прием в ее честь.

Она поискала среди присутствующих Грейсона и нахмурилась, поймав себя на этом. Она ведь надеялась, что он не придет. В ванной «Белого лебедя» он совершенно вывел её из себя. Поцеловал ее. Приласкал.

С величайшим усилием ей удалось наконец восстановить разрушенную стену из независимости и бесчувственности, которой она себя давно окружила. Нельзя, чтобы эта стена снова пала.

Собираясь на прием, она уделила много внимания своей внешности. Роскошное платье, хотя и строгого фасона, с высоким воротником, длинными рукавами, лайковые белые перчатки, сидящие на ее руках как вторая кожа. Она не слишком заботилась о том, что о ней думают. Но сегодня решила быть на высоте. Сегодня ей хотелось, чтобы отец ею гордился.

Пройдя через холл, отделанный итальянским мрамором, она устроила себе маленькую экскурсию по дому. Всюду сверкали хрустальные люстры. Свечи пылали в бронзовых канделябрах ручной работы, привезенных из Франции. Королевская роскошь. Для ее отца годится только все самое лучшее.

Софи часто думала, что ее отцу следовало родиться королем. Не имея прославленной родословной, он чрезмерно выставлял напоказ свое богатство. В детстве мать говорила, что он сделал такие огромные деньги на пароходах, что даже самые родовитые, пуритански настроенные бостонцы не могли уже смотреть на него свысока.

Софи пошла дальше, но ее попытки углубиться во внутренние покои оказались делом не легким, потому что каждый хотел с ней поздороваться, расспросить о путешествии либо высказать свое мнение по поводу статьи в «Сенчури».

И еще мужчины. Каждый мужчина, каким бы он ни был, устремлялся за ней. Мужчины, не так давно еще мальчишки, не обращавшие на нее никакого внимания, теперь мечтали потанцевать с ней или хотя бы перекинуться парой слов.

Вечер, кажется, удастся. Она дома, и, судя по всему, бостонцы ее обожают.

Проходя по залу, она увидела человека, на которого несколько минут назад указала ей мачеха. Найлз Прескотт, с серыми волосами, зачесанными назад, и морщинами на лице, которые его даже красили, был уже много лет дирижером Бостонского концертного зала. Он был близким другом ее матери. Слишком близким, как шептались за их спинами. И еще это был тот самый человек, который отдал обещанный ей сольный дебют другому музыканту.

Софи зажмурилась, вспомнив убийственное объявление о том, кто будет играть соло на Большом дебюте. Концертный зал был заполнен учащимися и их родителями. Найлз Прескотт стоял на возвышении. Софи с нетерпением ждала, когда же наконец назовут ее имя и она встанет, поднимется на сцену, а публика будет оглушительно ей аплодировать. Вся ее жизнь была посвящена этому моменту.

У Софи вспыхнули щеки при воспоминании о том, как она все-таки встала, не успев сообразить, что объявили не ее имя. Потом увидела своего главного соперника, гордо направлявшегося к сцене с торжествующей улыбкой. Вспомнила свою растерянность и пустоту, поселившуюся у нее в сердце.

Потом дирижер сказал ей всего несколько слов. Но и их было достаточно. «Я не верил, что ты сможешь сыграть Баха».

Ложь.

Софи знала, что никакого отношения к Баху это не имеет. Она подумала о своей матери и об этом человеке. Обещания, которые он давал, — обещания, которые больше не нужно было выполнять, потому что ее матери уже не было в живых.