Мемуары мессира Дартаньяна. Том II - Эдуард Глиссан

Смуты, надежды, разочарования

Дуэль двух Герцогов.

Парламент, получив жалобы от имени родственников, убитых на ассамблее в Ратуше, выпустил постановление, где заявлял о своем желании быть об этом осведомленным. Он отрядил даже двух из его членов для принятия показаний свидетелей, но так как никто не осмелился говорить против тех, кого считали настоящими зачинщиками этих беспорядков, вся процедура не замедлила улетучиться, подобно дыму. Однако Герцоги де Бофор и де Немур сошлись в дуэли на пистолетах, и последний тут же на месте был сражен наповал. Их раздор был скорее замаскирован, чем разрешен; Герцог д'Орлеан и Принц де Конде, вмешавшись в это дело, никак не могли произнести ничего иного, кроме как: пока они будут необходимы их партии, они обязаны отложить взаимные требования друг к другу, но со времени, когда в них больше не будет нужды, [112] ничто не помешает им получить удовлетворение. О Герцоге де Немуре, обладавшем тысячью добрых качеств, необычайно сокрушался весь свет; его любовница горько плакала по нему и была тем более достойна сожаления в ее горе, что не осмеливалась никому его показать — ей следовало обходительно обращаться с Принцем де Конде, кто всегда был крайне ревнив к покойному, и кому было достаточно любого пустяка, чтобы вновь разбудить его тревоги.

Депутация к Королеве-Матери.

Парламент, точно так же, как и народ, уже не с тем почтением относившийся к Принцу де Конде, потерявший последние остатки уважения к нему в результате недавнего дела в Ратуше, счел за лучшее в настоящее время окончательно освободиться из-под его власти. Итак, после нескольких ассамблей, где, тем не менее, еще присутствовали люди, желавшие его от этого отговорить, он отправил депутатов к Королю, дабы умолять его соизволить самому убрать затруднения, не позволявшие этому Корпусу вернуться к повиновению — они состояли исключительно в ложном понимании чести, когда они не желали признать в качестве первого Министра человека, против кого они выпускали столь кровожадные постановления и декламировали в столь ужасающем тоне. Эти депутаты имели приказ заверить Его Величество как от имени Парламента, так и от имени города Парижа, что они совершенно готовы возвратиться к послушанию, если все-таки он соблаговолил бы удалить Кардинала Мазарини. Итак, они ему сказали, насколько было бы несправедливо, когда бы из-за одного-единственного человека, да еще и иностранца, каким он и был, весь народ потерял бы честь его доброго расположения; публичная ненависть, какой он обременен, была знаком, что нечто действительно достойно возражения в его особе, поскольку как бы и невозможно, чтобы один человек вызывал такую всеобщую ненависть, сам не подав к этому никакого повода; ненависть к одной, двум и даже иногда к большему числу [114] персон не всегда предполагает, что тот, кто ненавидим, виновен в этом сам; часто враги или завистники, далеко не воздавая ему справедливости, думают лишь о том, как бы безвинно его опорочить; но, наконец, когда нет никого, кто не говорил бы ничего, кроме скверностей о ком бы то ни было, это верный знак, что дело только в нем, поскольку голос народа обычно голос Божий.

Парламент опять воспользовался множеством других резонов, чтобы вынудить Короля одобрить ту ненависть, какую он питал к этому Министру. Двору так надоела гражданская Война, что, хотя это было делом его чести, соглашаться или нет с Парламентом в том, о чем он его просил, он, тем не менее, сам приступил к обсуждению, не стоило ли лучше притвориться сломленным, чем дальнейшим упрямством подать новый повод к более великим бедствиям; сам Кардинал придерживался этого мнения; он сказал Королеве, противившейся такому решению, из страха, как бы это не пробило бреши во власти Короля, ее сына, что она не должна бы устраивать никаких сложностей; ей обеими руками нужно было ухватиться за их предложение, поскольку, как бы долго ни продлилось его отсутствие, Принц де Конде не сделается от этого более покорным, ведь он настолько увяз в отношениях с Испанцами, что отныне ему будет невозможно от них отделаться. Королеве пришлись не по вкусу эти резоны, да и он высказывал их, быть может, не слишком чистосердечно; она выставила депутатов не только с отказом, но еще и с угрозами. Озлобленность этого Корпуса по поводу подобного приема произвела странные эффекты. Те, кто были не в ладах с Принцем де Конде, примирились с ним, и, направив весь свой раж против Королевы и ее Министра, первыми начали торопить свой Корпус к выпуску постановления, которым все другие Парламенты призывались войти в сообщество с ним для изгнания Его Преосвященства. [115]

Надежда на избавление от банкротства.

Между тем, именно Кардинал явился причиной того, что я на долгое время оставил заботу о делах Государства. Я уже говорил, что с тех пор, как больше не находился у него на службе, я особенно настойчиво обхаживал его. Однажды, войдя в его комнату, я среди прочих лиц увидел совсем незнакомую особу; это была миловидная Дама средних лет; может быть, я и не обратил бы на нее внимания, если бы она не остановила на мне заинтересованного взгляда. Когда прибыл Его Преосвященство, он коротко побеседовал с ней, и она удалилась, удостоив меня последним взором. Эта деталь не ускользнула от внимания Министра; впрочем, в этом не было ничего удивительного, так как от него редко что-нибудь ускользало; посетителей в комнате было немного, и он, взяв меня за руку, отошел вместе со мной в нишу окна. Он сказал мне, что заметил, как мы обменивались взглядами, и поскольку я, должно быть, с ней незнаком, он мог бы удовлетворить мой интерес; я не нашелся, что ему ответить, и он продолжал — это была Мадам де…, вдова Советника Парламента Парижа; обычно она жила в своих Владениях, но теперь явилась в столицу с жалобой на собственного сына, она обратилась с письмом к этому Министру, он назначил ей аудиенцию, и сейчас на моих глазах пообещал ей помочь, чем только сможет. Эта Дама узнала от своей Демуазель, ее бедной родственницы, жившей при ней в качестве компаньонки, что ее сын вынашивал планы запереть ее в одном из маленьких домов (Маленькие дома — приюты для сумасшедших). Она была необыкновенно поражена такой новостью, ведь сын ее служил в Гвардейцах, и она никогда и ни в чем ему не отказывала, поскольку была очень богата; кроме земельных Владений, у нее еще имелось двадцать тысяч ливров ренты. Произнеся последние слова, Кардинал многозначительно на меня посмотрел. Так вот, — заключил он, — не соглашусь ли я ей помочь. Его вопрос застал меня врасплох, поскольку я уже давно объявил о своем банкротстве Дамам; однако, его предложение породило во мне хоть и слабую, но [116] какую-то новую надежду на счастливое супружество. Я выразил Его Преосвященству мою признательность и согласие и попросил у него рекомендательное письмо к ней. Затем, осведомившись, где она проживает в городе, я тут же отправился ее навестить.

Рискованное решение.

Надежда на удачный брак и спокойную жизнь давно уже зародилась в моей душе. И Кардинал не напрасно подчеркнул слова о состоянии Дамы; ему были известны намерения всех его подчиненных. Но так как у меня имелся горький опыт в делах подобного сорта, а кроме того, при тех отношениях, какие сложились между Двором с одной стороны и Парламентом вместе с народом Парижа с другой, Лейтенанту Гвардейцев Короля было далеко небезопасно появляться на улицах города, а особенно делать это часто, я решил на этот раз действовать как можно быстрее. Когда я подошел к указанному мне дому и спросил у прохожего, здесь ли обитает Мадам де…, тот подтвердил, что этот дом действительно принадлежал некому Советнику Парижа, но последние несколько лет в нем никто не живет; я поблагодарил его и постучал в дверь. Мне пришлось несколько раз браться за дверной молоток, пока мне не открыла хорошенькая девица; мне нетрудно было догадаться, что это упомянутая Демуазель. Неприятности с горничными были еще слишком живы в моей памяти, потому я очень холодно ей представился и протянул письмо Кардинала к ее Госпоже. Она с некоторым удивлением взглянула на меня и пригласила войти в дом. Демуазель проводила меня в весьма приятно обставленную комнату, попросила подождать и направилась с письмом в апартаменты Дамы. Не успел я как следует осмотреться, как она вернулась в сопровождении своей Госпожи; та, увидев меня, слегка покраснела, и это обстоятельство еще больше укрепило меня в правильности избранного решения.

Дама попросила Демуазель оставить нас наедине, и когда та вышла из комнаты, обратилась ко мне. Во-первых, она пожелала передать через меня [117] благодарность Его Преосвященству за столь незамедлительный отзыв по ее делу, но тут же выразила сомнение в том, может ли такой молодой человек, как я, разобраться в ее сложной ситуации; я намеренно промолчал, и она, несмотря на свои колебания, принялась подробно излагать свое положение. Признаюсь, я не особенно внимательно слушал ее, занятый мыслями, как бы поискуснее исполнить задуманный план. Когда же она завершила свой рассказ, я заверил ее, что шел сюда с намерением сделать все возможное для осуществления распоряжений Кардинала, но, увидев ее, чей образ меня необыкновенно поразил еще утром в комнате Министра, я забыл обо всем и теперь умоляю ее простить мою дерзость, но я смогу снова встретиться с ней, только если ей будет угодно предоставить мне свою дружбу. На этот раз она ничего не смогла ответить и лишь покраснела еще больше; тогда я в нескольких словах объяснил ей, где меня можно разыскать, почтительно раскланялся и вышел.