Роддом, или Жизнь женщины. Кадры 38–47 - Татьяна Соломатина

Десять лет назад хорошенькая тощенькая голенастая девочка Лариса приехала в Москву из далёкой провинции. Покорять. Оказалось, что предложение хорошеньких тощеньких голенастых покорительниц Москвы значительно превышает спрос на этих самых покорительниц. Потыкавшись туда-сюда, помыкавшись вскладчину с такими же, как она, по съёмным квартирам, Лариса поняла, что ни кино-, ни телезвездой стать не светит. И модели тут никому не упали. Устроилась она продавщицей в крупный сетевой спортивный магазин. И, не отходя от кассы, внезапно очаровала милого дяденьку. Не олигарх. Но и не голодранец. Не женат, что уже слава богу. Стали вместе жить — у него приличная трёхкомнатная квартира в близком зелёном пригороде. Вскоре и поженились. Она в какой-то институтишко заштатный, из профессионально-технического училища переделанный, поступила. Чтобы у бизнесмена, значит, жена образованная была. Перед пацанами не стыдно. Девчонка и правда симпатичная. Пусть ещё и с дипломом будет. Вскоре она забеременела. Все были довольны. Не на седьмом небе от счастья — достаточно молодые оба ещё. Но ровно и красиво по-семейному довольны. И тут в десять недель у неё кровотечение. Госпитализируют её сюда, к нам. В обсервацию. В таком сроке положено в гинекологию госпитализировать, но гинекология была закрыта на ремонт, а бабу с кровотечением обязаны госпитализировать, отказывать нельзя. Вот и положили её в родильный дом. Она ещё даже на учёт не становилась. Необследованная. На УЗИ — лакуны с кровью. Отслаивается плодное яйцо. Нарушение трофики в таковом возрасте эмбриона — не есть гуд. Иногда это бывает. Чаще всего самопроизвольное прерывание беременности в раннем сроке — это эволюционный механизм. Матушка-природа опомнилась, что забыла выкинуть мусор. Генетический. Если бы женщины знали, сколько их уже состоявшихся зачатий резорбируется!.. А уж если бы об этом знали пролайферы! Но тут же узкий круг, Общество анонимных врачей. Что здесь происходит и произносится — здесь же и остаётся…

Мальцева предложила прервать. Точнее — довершить начатое. Достаточно мягко объяснила, что да как. Ну не слился эмбрион в первые несколько дней незаметно для вас. Но если в десять недель такая ерунда — лучше почистить. Девчушка — в крик. У них с мужем на почве её гормональной перестройки какие-то тёрки начались. А может, и раньше начались. Кто их знает? Это в рассказах все красиво и ровно по-семейному счастливы. А как там на самом деле? Или она обчиталась какой сладкой псевдодуховной ерунды? Стала настаивать на сохранении беременности. Убежала из родильного дома. Мальцева с мужем её созванивалась. Объясняла ситуацию. В том смысле, чтобы если что — дома не отсиживались. Пришли бы. Остатки плодного яйца в матке — более чем серьёзно. Все были уверены, что скинет.

Но она долежала всю беременность в постельке. Родила в тридцать три недели. Мальцевой с началом схваток Ларисин муж позвонил. Больше знакомых акушеров-гинекологов не было. Жена его даже в консультацию не ходила. Только в кровати лежала, мантры слушала да в благовониях курилась. Ну и по Интернету бродила. Начиталась по самое не балуй. Убедила себя, что всё будет хорошо и просто прекрасно. Главное — отсидеться. То есть отлежаться. И чтобы никаких врачей. Но когда рожать начала, да ещё и раньше срока — испугалась. Муж и позвонил Мальцевой. А та же — дура святая, ещё один сраный гуманист. Везите, — говорит.

Привёз. Родили. Мальчик. Недоношенный, но и не таких выхаживали. Это уже норма практически. Выходили. Домой выписали. Под наблюдение участкового педиатра. Перекрестились.

Года три не видели, не слышали. Забыли уже. И вот этот муж как-то ко мне приходит. Зачем ко мне? Чего ко мне? Я вообще неонатолог! Нет, вы выхаживали. Вам и доверяю. Тем более, никого больше нет. Жена в поликлинику не ходила. Прилипла к ребёнку. Сама его растит по каким-то там системам. Не знаю. Я работаю всё время. Она институт бросила, чтобы ребёнком заниматься. Так чего пришли? Отвечает: ребёнок какой-то странный. Не говорит. Раскачивается. Кусается. Дерётся. Счастлив, только когда его оставляют в покое. Может целый день в углу просидеть, играясь одной-единственной игрушкой. То бука, то припадочный. Может съесть кусок сушёной собачьей какашки, извини, Настя. Мама его во двор чуть не насильно тащит. Возвращаются — он в крови, она — в слезах. Родители других детей просят его к своим не пускать. Ну, Анастасия Евгеньевна, тут уже даже кретин диагноз поставит…

— Аутизм? — несмело предположила Настя.

— Бинго! — воскликнул Ельский.

— Знаете ли вы, Анастасия Евгеньевна, — своим привычным игровым менторским тоном начал Святогорский, — что аутизм, причём ранний, детский, впервые был ухвачен и описан американским детским психиатром Лео Каннером. Ну как американским… Родился наш Лео, а точнее — Лев, на самом закате девятнадцатого века. Это тот, который ещё тысячу восемьсот, — пояснение для юношества.

— Хоть я и ела в детстве сухие собачьи какашки… собачью какашку… один раз! — подхихикнула Настя, — но не такая уж я и тупая. Я в курсе, что девятнадцатый век — это тот, который тысячу восемьсот. Я же вам не аутист!

— О, у аутистов с цифрами всё в порядке, дорогая Настенька. Они не слабоумные в клиническом смысле слова. Не все они слабоумные. Иные из них способны моментально перемножать в уме шестизначные цифры. Но не стоит питать иллюзий. Ни один аутист не станет математиком. Эта «способность» — всего лишь следствие избытка нейронов, что, в свою очередь, ведёт к ненужно-огромному количеству локальных связей в некоторых ключевых участках мозга. И «талант» к подобным фокусам вовсе не означает, что аутист сообразителен хотя бы настолько, чтобы отличать экскременты от эклеров. Способность поглощать и приумножать факты ещё не есть способность анализировать полученные сведения и тем более возможность проанализированное применять на практике!

Вся компания уже давно прислушивалась к разговору, а старого реаниматолога хлебом не корми — была бы благодарная публика.

— Я надеюсь, никому из сидящих за этим столом не нужно дополнительно разжёвывать фразу: «избыток нейронов, ведущий к ненужно-огромному количеству локальных связей в некоторых участках мозга»? — Аркадий Петрович взглядом придирчивого экзаменатора оглядел друзей. — Да-а! — всплеснул он руками. — Смотрю, вы научились только ножи точить, рванину штопать и узлы вязать, ремесленники чёртовы.

— Нет, ну я примерно понимаю, у нас же была физиология нервной системы…

— Тсс! — зашипела Марго на Разову.

— Спасибо! — поклонился Святогорский старшей обсервации. — Мы прощаем по малолетству нашей боевой подруге незнание риторических приёмов. — Он немного помолчал, как бы сосредоточиваясь. — Итак, представьте себе, друзья, прекрасный особняк! Внешне он ничем не отличается от других прекрасных особняков в этом уютном и безопасном коттеджном посёлке. Плюс-минус цвет. Плюс-минус размер. Но это совершенно нормальный особняк. Снаружи!.. — Аркадий Петрович выдержал мхатовскую паузу. — Но вот вы входите в ворота. И вас, возможно, даже не удивит то обстоятельство, что въездные ворота не распахиваются и не отъезжают вбок. А, к примеру, уезжают вверх. Как гаражные. Мало ли? Лёгкий архитектурный эксцентризм. Совершенно ненужный. Каприз проектировщика или лёгкая оригинальность заказчика. Или вообще за этими воротами — таки гараж. Но — нет! За гаражными воротами — дорожка. Или въезд. Только не из брусчатки. И не из камня. А выложенный лоскутками. Под ними нет подложки из щебня и песка. Лоскутки никак не фиксированы на неровной поверхности плиты из пенопласта. И по этой противно скрипящей основе бесконечно ползает на карачках отряд прислуги, укладывающий сдуваемые ветром лоскутки на положенные им места. Потому что у хаотично, как вам кажется, уложенных обрывков разноцветно-разнофактурной ткани есть определённый, хотя и совершенно непонятный для вас порядок. Ваш проход по этой дорожке вызывает ярость отряда прислуги. Мало им ветра, так ещё и вы со своими ножищами в грубых ботинках, оставляющих на лоскутьях грязный протекторный след, или ножками в шпильках, проделывающих дыры в и без того ветхих тряпицах… Уф, слава богу, добрались до газона! Да, газон есть. Но он фиолетовый. И это — не трава. А, скажем, наточенная бобрами древесная стружка, раскрашенная — каждая по отдельности! — фломастером. И уложенная, разумеется, в совершенно определённом порядке. Которого вам никогда не постичь. Вместо ступенек — футбольные мячи. Парадная входная дверь — в крыше. Окна есть. Но они странные. Хотя издалека вам казалось, что это обыкновенные прозрачные окна. Нет! Это зеркала. Амальгамой наружу. Вы можете видеть своё отражение, но не можете подсмотреть, что творится в доме. Но, о’кей! — вы забрались внутрь. По мячам и через крышу — но забрались. Проникли! И даже умудрились ноги не поломать. И что вы видите? Полное несоответствие вашему представлению о нормальном жилом помещении. В гардеробной — унитаз. Но в него не гадят, как это и положено. В нём варят картошку. Срут, напротив, в кастрюлю. Но не на кухне! И даже не в столовой. А в бильярдной. Библиотека хранится в бочках, а на полках расставлены солёные грузди, которые хозяин особняка бесконечно переставляет, придумывая бесчисленные приспособления для их устойчивого хранения. Потому что солёные грузди по природе своей не полкоустойчивы! А в это время в чайнике закипают бильярдные шары, и хозяин и напоил бы вас чаем, но у него закончились прищепки. И потому он бежит в хранилище для шуб за зубочистками. Одномоментно истерируя и про тряпочки на въезде, и про солёные грузди, оставленные без его внимания и потому скользящие во всём безобразии хаоса, и про футбольные мячи, и про выкипающие бильярдные шары. Он бы и проткнул вас кием в припадке ярости, но на кие его домашние любимцы-окурки исполняют Лунную сонату, написанную на санскрите ацтекским утюгом. В ванне пророс овёс — и колоски ещё не посчитаны! Во всём доме страшная темень, с потолков свисают потухшие сальные свечи, и только в маленькой кладовке, где хозяин привычно скрывается от любых посторонних вторжений, висит тысячеваттная дохлая мышь. «Сколько будет три миллиона семьдесят пять умножить на семь миллионов триста девяносто восемь?!» — спрашивает у неё дух особняка. «Двести десять миллиардов сто семьдесят один миллион девятьсот двадцать девять тысяч восемьсот пятьдесят!» — вспыхивает безжизненным, ослепляющим и выжигающим всё вокруг светом дохлый грызун.