Микаэл Налбандян - Карен Арамович Симонян

Саргис Джалалян — Мееру Мсеряну,

17 ноября 1853 г.

«Здешний Магистрат потребовал у московской полиции препроводить сюда подлеца Налбандяна, и я удивляюсь, как начальство ваше назначило сего недостойнейшего учителем юных и прелестных детей, ибо он осквернит окончательно нравственность их, а это горше, чем сама смерть!..»

А Налбандян, не ведая еще обо всем этом, продолжал вдохновенно разрушать окостеневшие традиции Лазаревского института. Он не только вел свои уроки на разговорном армянском, но и требовал переводить отрывки, помещенные в «Воскепориках» Мкртича Эмина, не на русский, а на ашхарабар.

«Древний язык ушел безвозвратно, потому что ушли и древние времена», — любил повторять Микаэл. «Ну и что?» — недоуменно поводили плечами защитники классического грабара, которые вообще лишены были чувства времени. И доказывали свою точку зрения тем, что грамматика грабара отточена и отшлифована веками, и, кроме того, грабар попросту… красив! Причем такого же мнения были и сами воспитанники института, для которых странным и неожиданным было все, что говорил новый учитель. А тот терпеливо разъяснял, что новый, живой, разговорный язык развивается со временем, а то, что гармонично времени, не может быть уродливым. И если даже у нового языка нет пока четкой стройности грабара, то тем не менее именно он выражает нужды людей… И самое важное, именно новый язык объединит армян, сплотит их в нацию. Язык является той могучей силой, которая способна защитить и до сих пор защищала народ от губительных вихрей истории. Против языка бессильны оказались мечи и штыки варваров… В мире природы существуют такие могучие силы, как теплота, электричество, однако самой великой силой, созданной природой для мира нравственного, является язык. Следовательно, язык заключает в себя более великие таинства, чем одна лишь «красота». Воистину, только через язык можно открыть перед человеком запертые врата мира познания, язык — главное средство прогресса и просвещения, и, наконец, именно язык является основой всех нравственных и моральных воззрений.

Начиная во время уроков оживленную беседу с учениками, Налбандян стремился пробудить их любознательность и помочь им не только научиться мыслить, но и мыслить логически, аргументировать.

«Нет ничего такого на свете, что не подчинялось бы законам природы, — говорил он. — Что не так — ложно… А поскольку язык существует и не является ложным, то и он следует законам природы».

…Мкртич Эмин и Меер Мсерян внешне были как будто равнодушны к этим «вредным» мыслям Микаэла. Однако это вовсе не означало, что они молча терпели их: Мсерян, например, распространял порочащие Налбандяна слухи и рассылал письма по самым разным адресам — в Санкт-Петербург и Тифлис, Нахичеван-на-Дону и Эчмиадзин — и самым разным людям: Ованесу Лазаряну, Ованесу Деланяну, архимандриту Алтуняну., Кареняну, священнику Саятняну и католикосу Нерсесу Аштаракеци…

Один из питомцев Лазаревского института, учившийся в те годы у Микаэла Налбандяна, вспоминает:

«Он говорил сам и старался разговорить нас. Исторический учебный материал он дополнял, рассказывал целые главы из армянской истории; часто отвлекаясь от темы, он перескакивал на совсем другое и, связывая все это с армянской жизнью, возбуждал наше любопытство и доставлял нам большое удовольствие. Так проходили дни и педели, и наши занятия становились похожи скорее на приятные и занимательные беседы, чем на обычные уроки. Однажды я спросил его: «Учитель, а когда мы начнем изучать грамматику и стили грабара?»

— Учить стили — бесцельное занятие, а грамматика всего лишь средства, а не цель, — объявил Налбандян. — Мы должны учиться мыслить по-армянски — вот главная цель вашей учебы!

Неудивительно поэтому, что сразу же после урока это безапелляционное заявление Микаэла Налбандяна стало известно всем в институте.

«Тогда мы не поняли смысла сказанного им, — продолжает бывший ученик. — А у него не оказалось времени разъяснить нам, так как вскоре он вынужден был оставить институт».

В самом конце июля 1854 года, то есть через три с половиной месяца после вступления в должность в Лазаревском институте, московская полиция арестовала Микаэла Налбандяна, дабы в принудительном порядке препроводить его в распоряжение магистрата Нахичевана-на-Дону.

Весть об аресте учителя тут же стала известна всем в институте.

Степанос Назарян поспешил к своему старому другу, священнику Мовсесу Алимханяну, и они вдвоем отправились в полицейское управление. Налбандян там уже дал свои объяснения: во-первых, он не может отправиться в Нахичеван-на-Дону, поскольку болен, и, во-вторых, вовсе не обязан являться духовным властям, ибо он не духовное лицо. Степанос Назарян и священник Мовсес Алимханян явились очень кстати, так как они тут же подтвердили соответствующими документами, что Налбандян действительно болен и отнюдь не является священнослужителем. После этого полиция была вынуждена освободить Микаэла под поручительство этих почтенных и достойных людей.

А директор института полковник Зеленой, уведомив попечителей об аресте учителя, тут же поспешил успокоить их, заверив, что это ни в коем случае не компрометирует институт, поскольку Налбандян еще не был официально утвержден учителем. Воспользовавшись случаем, полковник напомнил также, что в свое время он имел честь доложить уважаемым попечителям о тех неблагоприятных слухах об этом учителе, которые дошли до него. Своими познаниями в армянском языке новый учитель мог быть действительно полезен, продолжал полковник, однако по своему характеру и нравственным качествам он не может быть воспитателем. Так что, убеждал полковник, не следует жалеть об исключении из института человека, который своими поступками и подозрительным поведением мог навредить столь почтенному заведению.

Однако попечители даже после этого случая не спешили отказывать Налбандяну в должности. Поняв их настроение, Меер Мсерян поспешил доложить в Нахичеван-на-Дону.

Меер Мсерян — Саргису Джалаляну.

Февраль.

«…Назарян, дав поручительство за Налбандяна, взял также ложное свидетельство у врача о болезни его, чем помешал исполнению приказа наместника Кавказа…