Микаэл Налбандян - Карен Арамович Симонян

Как же тогда останавливаться на полпути?!

ВОЛЬНОСЛУШАТЕЛЬ

Надежда наша, однако, да будет при нас. То есть у всей нации нашей целой…Только в этом путь к спасению.

Любите свободу, даже с ее неудобствами.

Вступительные экзамены в университет Микаэл Налбандян сдал неудачно.

Следующей неприятностью был приказ в семь дней освободить занимаемую им в институте комнату. Полковник Зеленой заявил, что Микаэл должен быть еще благодарен, что в течение восьми месяцев имел и даровое жалованье, и крышу над головой.

Лазаряны, однако, оказали ему последнюю услугу: по их ходатайству и просьбе университетское начальство разрешило Налбандяну присутствовать на лекциях медицинского факультета в качестве вольнослушателя.

И хотя положение вольнослушателя не совсем то, о чем мечтал Микаэл, однако он все-таки получил возможность жить в Москве и, во всяком случае, продолжать свое образование.

Почти десять лет спустя Микаэл Налбандян, безгранично тоскуя по этим дням, напишет в одном из своих писем другу студенческих лет: «Помнишь прошлое, когда в дружеском студенческом кругу просиживали мы целые ночи? Где теперь наши анатомо-патологические и физико-лечебные сборища, книги, тетради, беседы и, как непременный атрибут всего этого, — бутылки и стаканы?.. Верно сказал Шиллер: «Май жизни цветет лишь однажды». Для нас уже невозвратны эти счастливые дни, полные энергии и надежд».

В короткой и исполненной лишений жизни Налбандяна эти несколько лет учебы в университете были его по-истине лучшими и в какой-то степени даже беспечными годами. Несмотря даже на то, что средств к жизни он не имел и уповал на помощь родных, несмотря на физическое нездоровье и изощренные преследования врагов, Микаэл жил так, как хотел, стойко и без жалоб преодолевая все препятствия.

Студенческая пора в жизни человека является как бы вторым детством. И не случайно поэтому на закате лет человек всегда с нежностью вспоминает пору детства, когда он на каждом Шагу совершал открытия, познавал свое «я», а еще вспоминает студенческие годы, когда словно повторяется познание мира, но на сей раз уже общества, сферы общественной жизни и ее закономерностей, на которые некогда обнаруженное и осознанное тобой «я» может — а почему бы и нет? — оказать решительное воздействие.

Сколько уже лет прошло с тех пор, как он вместе со школьными друзьями придумывал всякие развлечения, шутил, или когда он мог уже в своих письмах домой с гордостью сообщать свой адрес: «Его благородию студенту Московского императорского университета Микаэлу Лазаревичу г-ну Налбандову, Столечниковом переулку в Доме г. Леве», — а он продолжал еще в какой-то степени оставаться все тем же ребенком, чьи остроумные, а порой и злые шутки часто переходили дозволенные границы. А если, не дай бог, сталкивался он с врагами, которых, как мы уже убедились, у него не убывало, то он никогда не упускал случая потешиться над ними, веселясь сам и веселя Друзей.

В памяти его московских друзей тех лет запечатлелась та смелая и остроумная шутка, которую Микаэл сыграл над магистром Меером Мсеряном.

Священник Мовсес Ллимханян, который не так давно высвободил Налбандяна из полиции, поручившись за него, жил прямо напротив дома Мсеряна. Выбрав вечер, когда в доме Мсеряна собралось множество гостей, Микаэл со своим другом Ананией Султаншахом, тоже студентом медицинского факультета, вырядились в узкие гимнастические рейтузы, длиннохвостые фраки и безобразные шляпы и постучались к Мсеряну, заявив, что пришли покупать образа.

Обрадованные домашние Мсеряна тихонько провели этих странных покупателей в кабинет хозяина. Однако гости заметили незнакомых людей в узких рейтузах и фраках, один из которых нес на плече объемистый мешок, и расхохотались, поставив хозяина в неудобное положение.

В кабинете Микаэл шлепнул о стол мешок, в котором была медная монета, и попросил хозяина сосчитать деньги. Хозяин, обрадованный и воодушевленный неожиданными покупателями и не обративший внимания на их странный вид, не удержался от искушения, подвинул ближе стул и стал считать медные монетки.

Пока Мсерян сосредоточенно считал, гости, а затем и жена его догадались, что эти незнакомцы в шутовском наряде явились просто, чтобы высмеять достопочтенного магистра.

Хозяйка не выдержала. Схватив первую попавшуюся под руку палку, она накинулась на «покупателей». Своими нелепыми, смешными прыжками Микаэл и Анания даже свое бегство превратили в веселое и комическое представление.

А когда хозяин с хозяйкой, преследуя их, выскочили на улицу, то из окна священника Мовсеса грянул неудержимый хохот.

Приглашенные Микаэлом и Ананией полюбоваться их проделкой товарищи высовывались из всех окон и катались от смеха.

Конечно, студенческая жизнь — это не только бесконечная цепь развлечений и веселых сборищ, хотя споры и дискуссии часто рождались во время именно таких собраний. Секрет тут в том, что студенты всегда и во всем очень непосредственный и веселый народ.

Такими они были даже в «мрачное семилетие», годы запретов и преследований, когда не только студенческое свободомыслие, но и самый невинный интерес к учебному предмету мог иметь очень тяжелые последствия… А в те годы, когда Микаэл посещал лекции на медицинском факультете, строгости настолько ужесточились, что не поощрялось даже стремление студентов к научным поискам или творческий подход к своей специальности.

Сергей Боткин, с которым во время учебы на медицинском факультете Микаэл находился в дружеских отношениях, писал об этих годах: «Большая часть наших профессоров училась в Германии и более или менее талантливо передавала нам приобретенные ими знания. Мы прилежно их слушали и по окончании курса считали себя готовыми врачами, с готовыми ответами на каждый вопрос, представляющийся в практической жизни. Нет сомнения, что при таком направлении оканчивающему курс трудно было ждать будущих исследователей. Будущность наша уничтожалась нашей школой, которая, передавая нам знания в форме катехизисных истин, не возбуждала в нас той пытливости, которая обусловливала дальнейшее развитие».

Однако в университете преподавали и такие широкомыслящие ученые, как Карл