Во весь голос (сборник) - Владимир Маяковский

                    в улыбке сладкой —

как будто

                  у него

                             не рот, а торт.

Когда

           начальство

                                рассказывает анекдот,

такой,

            от которого

                                   покраснел бы и дуб, —

Иванов смеется,

                                смеется, как никто,

хотя

        от флюса

                          ноет зуб.

Спросишь мнение —

                                        придет в смятеньице,

деликатно

                    отложит

                                    до дня

                                                 до следующего,

а к следующему

                              узнаете

                                            мненьице —

уважаемого

                      товарища заведующего.

Начальство

                      одно

                               смахнут, как пыльцу…

Какое

            ему,

                   Иванову,

                                    дело?

Он служит

                     так же

                                 другому лицу,

его печенке,

                        улыбке,

                                       телу.

Напялит

                 на себя

                               начальственную маску,

начальственные привычки,

$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$начальственный вид.

Начальство ласковое —

                                             и он

                                                     ласков.

Начальство грубое —

                                        и он грубит.

Увидя безобразие,

                                   не протестует впустую.

Протест

                замирает

                                  в зубах тугих.

– Пускай, мол,

                             первыми

                                              другие протестуют.

Что я, в самом деле,

                                      лучше других? —

Тот —

           уволен.

Этот —

              сокращен.

Бессменно

                     одно

                              Ивановье рыльце.

Везде

           и всюду

                          пролезет он,

подмыленный

                            скользким

                                                подхалимским

$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$мыльцем.

Впрочем,

                  написанное

                                         ни для кого не ново —

разве нет

                  у вас

                           такого Иванова?

Кричу

            благим

                         (а не просто) матом,

глядя

          на подобные истории:

– Где я?

                В лонах

                               красных наркоматов

или

       в дооктябрьской консистории?!

Чудеса!

Как днище бочки,

                                   правильным диском

стояла

             луна

                      над дворцом Ливадийским.

Взошла над землей

                                     и пошла заливать ее,

и льется на море,

                                на мир,

                                              на Ливадию.

В царевых дворцах —

                                         мужики-санаторники.

Луна, как дура,

                             почти в исступлении,

глядят

            глаза

                      блинорожия плоского

в афишу на стенах дворца:

                                                   «Во вторник

выступление

товарища Маяковского».

Сам самодержец,

                                 здесь же,

                                                  рядом,

гонял по залам

                             и по биллиардам.

И вот,

           где Романов

                                   дулся с маркёрами,

шары

           ложа́

                    под свитское ржание,

читаю я

               крестьянам

                                     о форме

стихов —

                 и о содержании.

Звонок.

               Луна

                         отодвинулась тусклая,

и я,

       в электричестве,

                                       стою на эстраде.

Сидят предо мною

                                    рязанские,

                                                         тульские,

почесывают бороды русские,

ерошат пальцами

                                 русые пряди.

Их лица ясны,

                            яснее, чем блюдце,

где надо – хмуреют,

                                       где надо —

                                                            смеются.

Пусть тот,

                   кто Советам

                                          не знает цену,

со мною станет

                             от радости пьяным:

где можно

                    еще

                            читать во дворце —

что?

        Стихи!

                     Кому?

                                  Крестьянам!

Такую страну

                         и сравнивать не с чем, —

где еще

              мыслимы

                                подобные вещи?!

И думаю я

                    обо всем,

                                      как о чуде.

Такое настало,

                            а что еще будет!

Вижу:

           выходят

                           после лекции

два мужика

                      слоновьей комплекции.

Уселись

               вдвоем

                             под стеклянный шар,

и первый

                  второму

                                 заметил:

– Мишка,

оченно хороша —

эта

      последняя

                          была рифмишка.

И долго еще

                        гудят ливадийцы

на желтых дорожках,

                                        у синей водицы.

Письмо к любимой Молчанова, брошенной им,

Слышал —

                     вас Молчанов бросил,

будто

           он

                предпринял это,

видя,

          что у вас

                           под осень

нет

       «изячного» жакета.

На косынку

                       цвета синьки

смотрит он

                      и цедит еле:

– Что вы

                   ходите в косынке?

да и…

           мордой постарели?

Мне

         пожалте

                         грудь тугую.

Ну,

      а если

                  нету этаких…

Мы найдем себе другую

в разызысканной жакетке. —

Припомадясь

                          и прикрасясь,

эту

      гадость

                    вливши в стих,

хочет

           он

                марксистский базис

под жакетку

                        подвести.

«За боль годов,

за все невзгоды

глухим сомнениям не быть!

Под этим мирным небосводом

хочу смеяться

и любить».

Сказано веско.

Посмотрите, дескать:

шел я верхом,

                          шел я низом,

строил

             мост в социализм,

не достроил

                       и устал

и уселся

                у моста́.

Травка

             выросла

                             у мо́ста,

по мосту́

                 идут овечки,

мы желаем

– очень просто! —

отдохнуть

                    у этой речки.

Заверните ваше знамя!

Перед нами

                       ясность вод,

в бок —

               цветочки,

                                  а над нами —

мирный-мирный небосвод.

Брошенная,

                       не бойтесь красивого слога

поэта,

            музой венча́нного!

Просто

              и строго

ответьте

                на лиру Молчанова:

– Прекратите ваши трели!

Я не знаю,

                    я стара ли,

но вы,

            Молчанов,

                                 постарели,

вы

     и ваши пасторали.

Знаю я —