Я иду искать. История третья и четвертая - Олег Верещагин

Вадим, если честно, переел кабанины с чесноком, а, заливая пожар внутри, выпил пива, пожалуй, больше, чем позволительно в его возрасте. В голове начало шуметь, и он с особой тщательностью выговаривал слова — однако за собой следил и беседовал вполне разумно, чего нельзя было сказать о Ротбирте — всё ещё злясь на Эльриду, да вдобавок и ощущая его взгляд, тот налился до бровей, понёс околесицу, а потом улёгся щекой на стол и уснул. Во сне он, кажется, всё-таки подрался со щитоносцем Энгоста. Вадим устроил друга удобней и вступил в спор с соседом, горячо отстаивая (ну вот что он в этом понимает?!) преимущества двустороннего «хвостатого» оперения стрел перед трёхсторонним «обрезанным». Когда тема была исчерпана, Вадим ощутил непреодолимейшее желание слить пиво — и выбрался из-под стола.

Он почти столкнулся с девушкой-служанкой, нёсшей блюдо с хлебом. Чтобы избежать столкновения, Вадим отшатнулся и плюхнулся обратно на скамью.

Одетая в алую с белой каймой накидку поверх белой рубахи, девушка была примерно ровесницей Вадима. На витом кожаном поясе висели гребень и нож, но всех украшений было — тоненький серебряный обруч, державший волосы. Даже не было ожерелья или браслета! Красивое лицо девушки сделалось испуганным, она робко смотрела на Вадима большущими синими (не серыми, как у большинства анласов) глазами из-под густых тёмно-рыжих волос. Глазами собаки, которую часто бьют. Странно... Вадим улыбнулся — раньше, чем понял, что улыбается; а ведь он давным-давно не улыбался девчонкам вот так — сразу, всегда — только подумав, обаятельно и... расчётливо.

— Прости, красавица. Не дело было мне пить так много, а потом лезть под руки людям, что заняты делом.

Девушка заморгала. Вадим рассматривал её с искренним, хотя и пьяноватым дружелюбием. Он поймал себя на мысли, что хочет сделать ей что-то приятное. Чтобы перестала выглядеть такой испуганной и несчастной, чтобы улыбнулась... Как этого добиться — он не знал. Вадим помедлил и достал из поясного кошеля, порывшись в нём, две вещи — «цепочку из белого металла», невесть как завалявшуюся в кармане его прежних джинсов — и металлическое зеркальце-гелиограф из полированной стали. Вадим молча надел цепочку на шею удивлённо застывшей девчонки, потом — положил зеркальце рядом с хлебом на блюдо:

— Тебе. Подарок. От меня. Носи.

Глаза девчонки расширились, она слабо трепыхнулась, чтобы отстраниться от молодого ратэста. Потом она подняла локоть — неловко — и закрыла лицо рукавом. Плечи затряслись. Вадим опешил:

— Ну вот, теперь она ревёт... — растерянно сказал он в никуда. — Да перестань ты! лучше бы спасибо сказала...

Девушка поставила поднос на траву, схватила руку Вадима в ладони — горячие, твёрдые и сухие — и прижала к губам, продолжая плакать. Потом показала на рот и печально покачала головой.

— Ты не умеешь говорить? — тихо спросил Вадим. Девушка кивнула. Мальчишка покачал головой. Он уже знал, как относятся у анласов к детям с отклонениями. Как правило, они быстро погибали. Инстинктивная животная брезгливость отталкивала от них даже матерей. Даже те, у кого отклонения не были выражены внешне — глухие, скажем — погибали. Чаще всего в лесу, который требует чуткости. Но немой, к примеру, вполне мог выжить и даже стать славным воином... а немая — женой и хозяйкой. Однако, если за неё некому было заступиться, она — несчастное существо, вечный объект для злых насмешек. Очевидно, с девчонкой впервые кто-то говорил по-доброму, а уж дарить ей что-то... Девчонка подняла блюдо и заторопилась к столам, но ещё пару раз оглянулась на мальчика, который двинулся на поиски укромного места...

...Вернувшись, Вадим обнаружил, что Ротбирт уже проснулся и даже вроде как протрезвел — сидел, терзая ножом кусок телятины.

— Куда пропал? — спросил он. Вадим сел рядом, пододвинул рог:

— Говорил с одной девчонкой... — он засмеялся, поняв, что сказал глупость. — Говорил я. Она немая. Красивая девчонка!

— А, это Эрна, — определил Ротбирт. — Мне её показывали... Красивая? — он выгнулся назад, чтобы увидеть девушку. — Послушай, а ты говоришь правду... — в его медленных словах послышалось откровенное удивление. — Клянусь волосами богинь ветра, я не заметил... Ты знаешь, что она воспитанница Виннэ, отца Энгоста?

— Воспитанница? — в голосе Вадима прозвучало удивление, но Ротбирт с гримасой объяснил:

— Можно сказать — самого Энгоста, а он даже к собаке едва ли сможет относиться хорошо, что уж там к девушке, да ещё сироте, да к тому же немой. Он изводит Эрну с самого детства. А Виннэ слишком любит сына и всё прощает ему, — Ротбирт сплюнул. Вадим хотел было ещё что-то спросить... но тут же забыл, о чём — так как увидел прямое подтверждение правоте слов друга. Эрна проходила мимо Энгоста, и он, повернувшись на скамье, что-то ей сказал. Девушка покраснела, пряча лицо. Соседи пати осуждающе хмурились, но никто не сказал ему ни слова.

— Если он тронет её хоть пальцем... — начал Вадим, сам не осознавая, что говорит. Но Энгост, смеясь, отвернулся, а Эрна пошла дальше. Губы у неё дрожали.

А дальше... дальше события стали развиваться совсем уж неприлично. Энгост вдруг встал. Судя по всему, он был тяжело пьян, но на ногах стоял крепко, лишь кривил губы в ухмылке, да нехорошо блестели глаза.

— Кэйвинг, — раздался его голос, — тебя по праву называют Щедрым... и никого из нас ты никогда не обижал. Сегодня ты по заслугам наградил золотом тех, кто бросил к твоим ногам первую крепость врага, и я вместе со всеми говорю, что они неплохие воины. Но в твоей славной дружине, кэйвинг, занимает место тот, кто этого совсем не достоин!

Йохалла, слушавший Энгоста с напряжённой, но благосклонной улыбкой, сузил глаза:

— Кто же это, отважный пати? Назови его имя и род.

— Имя его я могу назвать. А что до рода... непросто назвать то, чего нет. Это Вадомайр Славянин!

Наступила тишина. Стало слышно, как шумит лагерь. И в этой тишине послышался голос Йохаллы:

— В чём же ты обвиняешь Вадомайра Славянина?

— Он — вор! — Энгост повернулся к Вадиму и вытянул в его сторону руку. — Конь, на котором он ездит, украден у меня!

Поднялся шум. Ратэсты кричали:

— Опомнись, Энгост!

— Остановись, ты пьян!

— Ты и сам знаешь — мальчишка объездил коня сам!

— Этот конь никогда не принадлежал тебе!

— Ты опился пивом, это пиво говорит, а не ты!

Пати Виннэ смотрел в стол, не в силах поднять глаз на сына и товарищей. Энгоста уже тянули за куртку, он отбивался и рычал:

— Он — вор! Вор!

Йохалла начал подниматься с места. Наверное, дело удалось бы поправить, но тут раздался жуткий, задавленный хрип. Скамья с грохотом перевернулась, полдюжины человек попадали, а Вадим вскочил на ноги и так ударил кулаком по столу, что крайняя доска лопнула вдоль и переломилась пополам:

— Лжец! — выкрикнул мальчишка яростно.

— Вор! — рыкнул Энгост, опираясь о стол.

Вадим замотал головой, словно бык, оглушённый забойной колотушкой. Он и сам не знал, откуда взялась эта дикая алая ярость, затуманившая сознание. Рог, который он держав в руке, треснул на полоски с сухим хрустом, разбрызгивая пиво. Схватив со стола блюдо с остатками сметаны и рыбьими костями, Вадим запустил им в пати, сопроводив это дело русским матом в три загиба.

Блюдо ударило Энгоста, чью реакцию притупило пиво, в лоб и разлетелось на части. В глаза пати хлынула кровь. Он навалился на стол, полуоглушённый ударом. Потом вдруг оттолкнулся, с утробным рыком выхватил из-за пояса застывшего рядом щитоносца топор и, молниеносно размахнувшись, метнул его в Вадима — вдоль стола.

Многие позже уверяли, что видели лично одну из дочерей Дьяуса, чья рука перехватила летящий топор у самой головы мальчишки. Оставим это на совести анласской фантазии и... пива. Но — так или иначе — топор оказался в руке Вадима. И, прежде чем хоть кто-то успел что-то сообразить, сказать слово или двинуться — Вадим метнул его обратно.

Захрипев, Энгост откинулся назад. Перекосив лицо, взялся за рукоять топора, торчавшую у него в грудине справа. Качнул оружие. И повалился назад — нога в сапоге осталась на лавке.

Пати Энгост был убит наповал.

Ясно было, что более всех потрясён случившимся сам Вадим. Кровопролитие на пиру было по законам анласов — он уже знал об этом — страшным преступлением, оскорблением обычаев и гостеприимства лично кэйвинга.

— О чёрт... — пробормотал Вадим по-русски. — Что я...

Он не пошевелился даже когда Эльрида, завопив от горя и ярости, прыгнул к нему, целя саксой в горло. Ротбирт подставил под запястье с ножом кулак и... Эльрида, приоткрыв рот, из которого забила кровь, сел неловко на скамью. Ротбирт, склонившись над ним, вырвал прорезавший печень свой тяжёлый нож.

— Так, — выдохнул он. Эльрида опрокинулся, стукнулся затылком о скамью, выпустил своё оружие.