Исход благодати (СИ) - Зеленжар О.

Прошмыгнув между столами, девушка исчезла за пологом табачного дыма. Щелкнули костяшки хурука, кто-то развязно заржал, и привычный шум Норки вступил в свою силу. Девка принесла вино. Асавин налил стакан и придвинул Тьегу:

— Пей, мальчик. Я гарантирую, что это будет самое ужасное вино в твоей жизни. Такое ты точно не забудешь.

Над пологом дыма взвизгнули флейты и мандолины, застучали барабаны. Все собралось в нескладную, но громкую и ритмичную мелодию. Заскрипело дерево, народ вскочил со своих мест, бросившись в пьяные пляски. Тьег удивленно наблюдал за этим, словно был свидетелем ритуала идолопоклонников. Он махом опрокинул в себя стакан и сморщился как изюм. Асавин был уверен, что мальчишка сейчас исторгнет из себя содержимое желудка, но он оказался крепче.

— Какая гадость, — простонал Тьег. — Будто кто-то в него нассал…

— Не исключено, — ответил блондин и рассмеялся, когда лицо парня вытянулось. — Успокойся, это шутка. Первая кружка всегда тяжело дается, зато дальше…

Его голос потонул в нестройном топоте, дребезжании посуды на столах и развеселом смехе, похожем на крик ишака. Мальчик налил себе еще вина, и этот стакан вошел в него с меньшим сопротивлением, а следом — ложка крабовой похлебки. Умница.

Из шума и мглы появилась танцовщица. На ее лице больше не было синих линий, хотя на голове все еще красовалась пестрая бандана с золотистыми кисточками. Тело в дешевом потрепанном платье, обнажающем смуглые плечи. Она широко улыбнулась Асавину, и ее зубы блеснули алым. Еще одна любительница Красного Поцелуя.

— Эй, Князь Тьмы, — звонко сказала она, подойдя к их столу, — что ты здесь забыл, такой белокурый? Прямо сошел с церковной фрески.

— Компенсирую красотой исключительно черное сердце, — осклабился Асавина. — И щедростью. Я отдал тебе все, что у меня было, моя милая.

— Кто сказал, что ты красавчик? — женщина дерзко вздернула подбородок. — Третий сорт, еще и блондин!

Ее слова напомнили об Уне, и это возбудило в Асавине желание. Хотя рыжая грубила с ядовитой желчью в голосе, а у этой в глазах так и плясали озорные огоньки.

— Мое черное сердце разбито, — наигранно вздохнул блондин. — Но если ты ищешь первосортные молодость и красоту, обрати внимание на моего племянника. Краше личика ты здесь не найдешь, — он указал на раскрасневшегося от вина Тьега.

— О нет, — женщина хлопнулась к Асавину на колени, — я предпочитаю зрелое вино и зрелых мужчин, а твой племянник мне в сыновья годится. Зато понравится моим дочерям.

В ее голосу было лукавство, но она не солгала. Асавин удивился. Он думал, что она гораздо моложе, с таким-то гибким и подтянутым телом. А еще ему понравилось, что она пришла не за золотом.

— Что, разочарован? — пропела танцовщица, обняв его за шею. — Мне позвать дочек?

— Предпочитаю спелые персики, — осклабился он, ухватив женщину за задницу, — но дочек позови… Для моего племянника.

Она рассмеялась, запрокинув голову, и Асавин увидел линию ее ключиц, уходящих под ткань платья. Затем она без спросу подхватила со стола его стакан и осушила одним махом. Струйка вина потекла по подбородку и капнула на лиф, выступающий двумя округлыми холмами.

— Нет, не позову! — воскликнула танцовщица, стукнув кружкой по столу. — Лучше идите к нам. Послезавтра мы отчаливаем к Иллалику, а до сих пор будем пить, плясать и праздновать жизнь под открытым небом. Или вы предпочитаете коптиться здесь, в дыму и духоте?

— Мы туда, куда и ты! — воскликнул Асавин. — Веди нас, прекрасная…

— Амара.

— Прекрасная Амара, — кивнул он. — Меня зовут Асавин, а это Ациан.

— Аннн! — пропела Амара и рассмеялась, потянув Асавина за руку. — Не будем медлить.

Ан, ну конечно! Священный звук, воплощающий Благодать, вот почему так много имен в Ильфесе… Его мысли оборвались, когда он устремился сквозь толпу танцующих следом за Амарой.

— Эй! — воскликнул Тьег, еле поспевая следом.

Они вырвались из душных объятий Норки в не менее душный воздух Угольного порта. Небо стало совсем низким и черным, и в этом тяжелом воздухе крылось обещание прохлады. Амара потянула его вдоль улицы Лилий, где шлюхи разбежались под козырьки и навесы.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— А твой племянник и правда красавчик, каких поискать! — пропела Амара, увлекая его дальше по улице. — Эй, Ациан, что ты забыл в этой клоаке?

— Он студент, — ответил за него Асавин, — до этого обучался при храме Святой Короны…

— Разве он немой? — поразилась смуглянка. — Эй, Ациан, ты ведь уже изучал испадрит? Скажи что-нибудь!

Блондин напрягался, но парень как ни в чем не бывало выдал:

— Амо дан асторито амос. Любовь — это…

— … добровольное заточение, — закончила Амара. — Как это прекрасно… Ты читал Песни Скитальцев?

— Не только. Всю классику на испадрите.

— Ах! — вздохнула Амара, сжав ладонь Асавина. — Я и не надеялась, что сейчас это еще изучают. Нынче на испадрите только молятся, не вникая в музыку этого прекрасного языка…

Асавин удивился. Эта Амара была поразительно образованной женщиной, и учителя у нее были нестандартные. Может быть даже еретики. Женщине в современной Ильфесе строжайше запрещено быть чем-то большим, чем тень мужчины.

Они пересекли улицу Лилий и углубились в проулок между домов. Раньше здесь был дом фабричных рабочих, пока пожар не обглодал его до черного остова. Во внутреннем дворе раскинулся пестрый палаточный городок. Издали доносился смех и трели эспарсеры.

— Догоняйте! — воскликнула Амара и устремилась вперед, отпустив руку Асавина.

Тот воспользовался моментом, чтобы шепнуть Тьегу:

— Не думал, что ты знаешь испадрит.

— И испадрит, и орантонг, — кивнул парень, сверкнув хмельными глазами. — Думаешь, дворянское воспитание это только этикет и фехтование? Мертвые языки мне втемяшили, чтобы отскакивали от зубов, как родные…

— Да ты просто золото! — восхитился Асавин. — Только будь осторожен, придерживайся роли… — он оглядел слегка пошатывающегося парня. — О небо… Хотя бы просто придерживайся чего-нибудь и не рухни… Будь внимателен, Дети Ветра могут обчистить твои карманы.

— Кто это? — спросил Тьег.

— Они, — Асавин указал в сторону трелей эспарсеры. — Изгои. Видал платок на ее голове? У нее клеймо на лбу.

Глаза Тьега округлились от ужаса и отвращения.

— Асавин, мы что, идем к бывшим каторжникам? Ты с ума сошел.

Блондин остановился и резко притормозил Тьега, который устремился обратный путь.

— Стой! Ты еще слишком мало знаешь об Ильфесе. Каторгой и клеймением здесь наказывают за все, от кражи хлеба до убийства.

Он умолчал, что лицо клеймят только после третьего рецидива.

— Все равно, они преступники, — стоял на своем Тьег. — Они получили по заслугам. Закон писан для всех.

— Хм, — протянул Асавин. — Скажи это дворянину, изнасиловавшему чужую жену, или купцу, дающему страже на лапу, чтобы скрыть притон с маленькими мальчиками… Закон писан теми, у кого есть власть и золото, он не одинаков для всех. Думаешь, среди каторжников есть хоть капля дворянской крови?

Он снова преувеличил. Конечно, частенько ссылали зарвавшихся бастардов, но так они — никто, и капля их дворянской крови ровно ничего не решала.

Тьег продолжал упрямо стоять и насупленно смотреть на Асавина. Что ж, пришло время последнего аргумента.

— Хорошо, Тьег, — сказал блондин. — Тебе виднее. Ведь ты безгрешен и, наверняка, за всю свою короткую жизнь не совершил ни единого дурного поступка. А теперь представь… Только представь, Тьег, что в «Негодницу» тогда ворвалась шайка пьяных дворян, убила бы хозяина, а ты, сын простого работяги, проткнул бы их словно бешеных собак. Туда им и дорога, но тебя бы ждала каторга. Сизые плащи не посмотрели бы, что ты защищал себя и тем более, благой упаси, шлюху! Кому она вообще нужна, эта падшая женщина? И кому нужен ты, сын простого работяги? Как ты посмел поднять шпагу на того, кто с рождения выше тебя? Скажи мне, это и есть справедливость в твоем понимании?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Тьег молчал, но взгляд его слегка изменился.