Медитация. Двенадцать писем о самовоспитании - Фридрих Риттельмайер

Как бы в знак того, что здесь сокрыты глубокие тайны, в рассказе об омовении ног противопоставлены два разных типа ног: «Ядущий со Мною хлеб поднял на Меня пяту свою». Эти слова следует понимать не только в прямом смысле древнееврейского оригинала. Это еще и образ — образ кесаря. Он сидит гостем за божественной трапезой, как и все остальные, но в гордыне своей попирает землю, на которой живет, и тем самым оскорбляет духа земли.

Отныне нам становится понятен примечательный факт, который Рудольф Штайнер упоминает в своих лекциях о Евангелии от Иоанна: средневековые мистики, вживаясь в «омовение ног», действительно ощущали, как вода омывает их ноги. Современный психолог тут же заговорит о «суггестии», которая, мол, действовала в таких случаях. На самом деле в основе этого явления зачастую лежит совершенно другой процесс, в высшей степени святой. Когда человек целиком связывает себя с Христом, он перестает эгоистически отталкиваться от материнской почвы, на которой стоит. Он погружается — в том числе и ногами — в некую властную духовность. Ведь только сугубо поверхностному наблюдателю ноги представляются бездуховными и чисто телесными, как их принято рассматривать сегодня. Через ноги человек связан с мощными силами земли, и именно через них он способен ощущать эти силы.

С тех пор как в земном существе присутствует Христос, эти силы земли получили возможность насквозь проникнуться Христом, целиком подчиниться духу Христову. Образ этого события дан Откровением Иоанна в видении Христа (Откр., 1: 15). Сам Христос является здесь с ногами, как раскаленными в печи, — мощнейшая сила земли, раскаленная пламенем любви. Начальную ступень этого состояния и переживали упомянутые мистики. Современные люди также могут это испытать. Тогда приходит переживание очищения «от самого основания».

Иной поначалу сумеет лишь слушать такие рассуждения. Но с их помощью он, наверное, станет догадываться, что эти библейские образы не содержат ни одной случайной детали. Когда человек предается им, он не только испытывает религиозно–моральные преживания в сердце, но идет навстречу совершенно новому миру.

В первую же очередь всякий может расслышать в нашей истории голос Самого Христа: любить — значит омывать ноги, принимать человека в его земной данности, делом помогать ему — снизу! Ребячество — подражать Христу внешне, как поступал в свое время баварский король: в Чистый четверг он собирал в замке несколько стариков (до того основательно помытых) и лил воду им на ноги. Несколько лучше поступали иные средневековые общины, исполняя омовение ног как таинство. А лучше всего, чтобы в те мгновения, когда нам представляется возможность любить, в нашей душе всплывал этот образ, великое деяние самого Христа — омовение ног. Его божественный пример. Тогда мы придем к совершенно иным мыслям, нежели в том случае, когда желаем ощутить в сердце любовь как некое осчастливливающее чувство. Снизу, от почвы освящать человека служением — вот христианская любовь. Во многих монашеских орденах прошлого существовали упражнения для развития смирения. Но чудесное слово «смирение» сегодня порядком затерто. Мы должны обрести его вновь как царственное мужество смиренного служения.

Если в нас живет эта воля, надобно снова и снова оживлять ее и усиливать через этот образ

Христа, через пример, поданный в омовении ног. Затем, после того как рассмотрение деталей настроит нас на верный лад, надобно целиком и полностью отдаться рассмотрению главного: Христа, который в этой божественной воле к служению омывает ноги людям. Эту волю, это настроение, мы впитываем в себя, пока не преисполнимся ими совершенно — по возможности с такой силой, чтобы нам казалось, что отныне и навек в нас ничто другое больше жить не может.

Во время этого и во время следующих упражнений этой второй группы мы можем в конце концов ощутить свое «Я», обретенное при исполнении первой группы упражнений, чем‑то вроде чаши Грааля, которая наполняется сверху благороднейшим содержанием — самой кровью жизни Христовой. Не то чтобы мы вступали в общества Грааля и играли мыслями по поводу Грааля. Нет, мы внутренне обретаем переживание Грааля — вот что главное. «Я», как перевернутая чаша, может быть закрыто сверху и наподобие крышки накрыть других, находящихся внизу. Тогда это будет кесарь. Великий или ничтожный — зависит от одаренности. «Я» может открываться вверх и щедро расплескиваться вниз — тогда это будет ученик Христов. Иоанн Креститель стоял у врат нового: «Я» ощущало себя пустым, одиноким и жаждало жизненного содержания, и тогда пришел Христос и сказал: «Я есмь». И теперь мы принимаем в себя сущностное содержание этого «Я есмь». Это и есть переживание Грааля.

Совершенно ясно, что здесь и речи нет о «мистических» чувствах — в теперешнем смысле слова; мы говорим об основополагающем воспитании человека, столь необходимом ныне человечеству.

Первое, на чем следует остановиться, это сама основа божественного настроя, приведшая Христа на землю. Ибо только с Христом стоит жить на этой земле. Вместе с Христом мы ежедневно по собственной воле возвращаемся на землю, хотя порой она совсем нам не нравится. Деяние Христа есть отражение высочайшей воли самого Отца, стоящего за каждым земным событием. Божественной необходимостью было то, что Отец мира однажды позволил возникнуть миру, в котором мог выразить свою божественную волю и умение, помочь всей глубиною своей любви так, как это произошло на земле.

Но тот, кто хочет жить на земле, должен взять на себя ее судьбу. Так мы подходим к второй ступени внутреннего единения со Христом. Сначала мы направили свой взор на человека и пробудили в себе определенный мысленный настрой именно относительно человека. Ибо земля существует ради человека. Теперь же наш взгляд устремлен к миру, окружающему человека. Мы вступаем в земную историю. И слово, которое введет нас в этот мир, — мир (Friede). Как любовь вела и ведет нас к людям, так же и в мире нас облекает мир.

Однако христианский мир (согласие, лад) так же искажен, как и христианская «любовь», а значит, нуждается в очищении. То, как в нынешнем христианстве живут слова «любовь» и «мир», могло бы только оттолкнуть таких людей, как Ницше. Что есть истинный мир в духе Христовом, мы лучше всего можем постичь через образ бичевания. Это не средневековый монастырский «мир», уединяющийся от мира, но именно стояние в самом средоточии мирового зла. Не протестантский душевный мир, радеющий об искуплении собственных грехов, но восприятие судеб мира силою, даруемой свыше. А если смотреть шире на мировую историю, то за христианством виднеется и другое: и героическая бесчувственность стоиков, и сугубо духовное буддийское отсутствие желаний — все это далеко уступает образу героического христианства, живущего в бичевании.

При этом мы опять‑таки понимаем бичевание как суммарный образ того, что происходило с Христом всегда и повсюду. Невыносимо страшно — вживе представить себе Христа у пыточного столба, святую божественность, до крови избиваемую солдатней. Иной и усомнится, пожалуй, в состоянии ли его «нервы» выдержать серьезную медитацию над этим образом. И все‑таки мы только вступаем в истинную судьбу божественного в мире, когда в нас оживает этот образ. Иначе с божественным не бывает. Кто не желает этого, тот исповедует в этом мире мелкие житейские радости, но не божественное. И наоборот, подлинно божественное сохраняется в мире именно потому, что дает человеку силы и мужество разделить с ним эту судьбу. Полезно вновь и вновь отчетливо представлять себе этот образ Христа. Ибо, как сказал Гёте, против многочисленных отречений, которые требуются от нас, лучше всего помогает единственное средство: «однажды навсегда отринуть сразу все». Так и после подобной медитации о Христе чувствуешь, что возвращаешься в жизнь много более сильным и мужественным. Знаешь, что тебе предстоит, вновь укрепляешься в своей решимости, и тогда сам удивляешься, как много доброго, оказывается, выпадает в этом мире нам на долю. Мы начинаем постигать новый смысл «избавления через Христа». Ныне думают — если вообще хоть сколько‑нибудь думают об этих словах, — об однократном событии смерти Христа на Голгофе. Но и от отдельных событий жизни Христовой постоянно приходит избавление. Кому вправду удалось исполнить медитацию «бичевание Христа», тот «избавляется» от всякого нытья, от всяких жизненных иллюзий, от всяких ложных надежд и желаний. Лишь теперь он замечает, что бессознательно носит все это в себе, и воспринимает свою жизнь совершенно иначе, отдавая себе отчет в том, что может жить и распоряжаться ею как помощник божественности в мире. Христос взял на себя наши страдания — это древнее воззрение приобретает новый смысл. От образа Христа действительно исходит сила, которая отводит от нас предстоящие страдания именно как страдания, а взамен дарует нам свои радости. Такое конкретное переживание «избавления» через Христа, какое мы показываем здесь на частном примере, гораздо важнее и ведет гораздо дальше, чем когда человек забивает себе голову древнецерковными учениями и «верит» в них, в том пресном смысле, который вкладывается сегодня в слово «верить» и не имеет почти ничего общего со смыслом библейским.