Калинин - Анатолий Толмачев

Михаил Иванович впрягся в крестьянскую работу. Вставал в три-четыре часа утра — и в поле.

Мария Тимофеевна поглядела, как косит, — в горле комок стал. Худой, изнуренный непосильной работой на заводе, бесконечными арестами и тюрьмами, Калинин не сдавался — шел наравне с другими да еще находил силы шутить.

Вечером в избу набивался народ. Михаил Иванович приглашал всех на улицу. Мужики дружно, как по команде, свертывали самокрутки, отчаянно дымили потрескивающим крупным самосадом. Бабы стояли поодаль — не их дело политика, а послушать интересно. Вон он какой стал, Мишутка-то Калинин! У бар вырос, а против бар идет.

После очередного разговора кто-либо непременно вздохнет да и скажет:

— Скорей бы уж начиналось-то, что ли…

Под словом «начиналось» имелась в виду революция. Лет десять назад в таком случае среди мужиков непременно разгорелся бы спор. Немало нашлось бы таких, что принялись «заступаться» за царя-батюшку, которому, дескать, не все рассказывают о нуждах крестьянских. Стоит, мол, «пожалиться» ему, как все на свои места станет.

После пятого года слов в защиту царя на деревне что-то не стало слышно.

Ближе к ночи Мария Васильевна приглашала чай пить. На столе горделиво шипел большой медный самовар, украшенный вычеканенными медалями. В который раз уж хозяйка рассказывала, как чуть было не лишилась этой семейной реликвии.

Дело было так. Осенью 1906 года деревню навестили незваные гости — царские стражники. Навестили затем, чтобы заставить крестьян платить подати, а буде откажутся от таковых — конфисковать имущество.

Мария Васильевна, прихлебывая из блюдечка, говорила, с трудом сдерживая волнение:

— Вбегают, стало быть, стражники в избу — и к отцу. А он уж, больной вовсе, высох совсем. Лежит, едва головой шевелит. А стражники — к нему. «Ты что, — говорят, — старый черт, бунтовать вздумал?» Я им отвечаю: «Куда как страшно бунтует, на печи лежа». Тут один шубу мою увидал — и хвать ее! Я вцепилась. «Не отдам! — кричу. — В чем ходить-то буду?» Потянул он, потянул, да и плюнул. «Сын-то, — говорит, — я думал, в кого бунтовщик? Оказывается, в мать». Выругался скверными словами да пошел к двери. А самовар у порога стоял. Схватил он его, да и за дверь. Я им вдогонку: «Псы краснорожие! Последнее утешение унесли!» А отец говорит, где силы-то у него брались: «Не горюй, мать, полно тебе, выручим!» И правда, выручил. Встал, посчитал деньги и ушел. Смотрю я в окошко: шатается, а идет. А за окошком будто пожар в деревне. Стражники носятся, вещи тащат. Бабы за ними — вырывают. Скотина ревет. Ребята плачут… Как уж он там, с кем говорил — не знаю. Только вернулся с самоваром. — Мария Васильевна кончала рассказ и тяжело всхлипывала. Блюдечко дрожало в ее натруженных, грубых руках.

Все лето проработал Михаил Иванович в деревне. Из сил выбивался, но видел, что хозяйство без денег не поправишь. Приходилось подрабатывать. Еще в детстве научился он уголь жечь. Иван Калиныч был большой мастер этого дела. Вот теперь и занялся этим Михаил Иванович вместе с сестрой Прасковьей.

Прасковья Ивановна вспоминала впоследствии, как ездила с Михаилом в Кашин продавать уголь.

«Тридцать километров пути ехали ночью, а грязь была непролазная. Михаил Иванович почти всю дорогу шел пешком. Выручив копейки, возвращались обратно».

Мало что удавалось сделать для дома, а все-таки жизнь понемногу налаживалась.

К НОВОМУ ПОДЪЕМУ

Так получилось, что Михаилу Ивановичу пришлось сменить любимую специальность на другую — тогда довольно редкую. В Москве, куда семья Калининых приехала в 1908 году, он стал работать на Лубянской электроподстанции помощником монтера.

Лубянка, как и другие московские площади и улицы, не была похожа на привычные петербургские. Древние стены Китай-города роняли на площадь тень седой старины, необычную для молодого града Петрова. Больше других петербургские здания напоминал Лубянский пассаж. Совсем по-современному выглядело здание подстанции, выстроенное между двумя проломными воротами Китай-города в 1904 году, когда по рельсам конки побежали вагоны электрического трамвая.

Калинин снял на Большой Полянке квартиру из двух комнат в мезонине. Все бы хорошо, да с обстановкой неважно дело. Но и тут выход из положения нашелся. Катя по дешевке приобрела несколько ящиков из-под яблок. Вечерами Михаил Иванович мастерил из них нехитрую мебель. Сколотил прежде всего кроватку для Валерьяна, стол и некое подобие шкафа для посуды.

Москва еще не оправилась от баррикад 1905 года. На работу устроиться было трудно: московские промышленники ввели «черные списки». Раз попадешь в них — на работу уж нигде не поступишь. С продуктами плохо.

В Москве у Калининых родилась девочка. Ребята требовали внимания, и Михаил Иванович, по горло занятый работой на подстанции и установлением связей с большевистскими организациями, чувствовал себя виноватым перед женой. Времени на семью почти не оставалось.

Связь с организацией установить удалось, хотя и нелегко было. Москва, по выражению одного товарища, была «нашпикована» до предела. Провалы следовали за провалами.

Осенью 1909 года по заданию ЦК в Москву приезжал Яков Михайлович Свердлов. Ему удалось восстановить потерянные связи, оживить работу Московского комитета партии. Но деятельность его продолжалась недолго. В конце года выслеженный шпиками Свердлов был арестован прямо на заседании Московского комитета.

В этих условиях меньшевики оказались совершенно деморализованными. В панике они отказывались от всякой нелегальной работы, звали рабочий класс к примирению с буржуазией. По существу, вся их деятельность была направлена к ликвидации партии. Надеясь получить от царских властей право на легальное существование, они готовы были отказаться от программы и тактики партии, от ее славных боевых традиций.

А среди большевиков нашлись такие, кто, не поняв обстановки, напротив, стал призывать к ликвидации всех легальных форм работы. Революционер только тот, говорили они, кто зовет на баррикады. Они предлагали отозвать из Думы социал-демократическую фракцию. «Отзовистами» передовые рабочие прозвали таких неудачливых политиков. Они-то хорошо понимали» что отказ от использования легальных возможностей привел бы к разрыву партии с массами, а следовательно, к ликвидации партии.

Такая обстановка сложилась, разумеется, не только в Москве, но и в Питере и других городах. К моменту приезда Михаила Калинина московская организация большевиков была занята яростной борьбой с ликвидаторами и отзовистами, с эпидемией отступничества и измен идеалам социал-демократии. Калинин остро чувствовал, что разгром революции породил среди некоторой части пролетариата (да и крестьян) усталость и равнодушие. Воспринимал он это болезненно. Поэтому с ожесточением принялся за революционную работу.