Студенты и совсем взрослые люди - Дмитрий Конаныхин

– Ты так думаешь, Винс?

– Вот только давай меня за язык не хватать, Фим-ка, знаешь, о чём я. Ну ладно, ладно, извини. Дурак. Дурень. Да где ж эта Люсенька?! – Яктык выпрямился, посмотрел вдаль, высматривая прыткую официанточку. – Ты ж пойми. Ну, есть квартира. Есть моё нестарое тело. Голова на плечах цела. Есть женщина.

– Есть? Вот видишь, а ты мучаешься.

– Шведка, – буркнул Винс и спрятал глаза, чтобы чуть насладиться незаметной похвальбой.

– Швед-ка?! П-п-пог-годи. Врёшь ты всё, Винс.

– Из Сундсвалля. Погоди.

Фимка, совершенно офонарев, смотрел на Винса, достающего из явно заграничного портмоне аккуратную цветную фотку. Чернобровая, загорелая до шоколадности, в голубом бикини.

– Брехун! Брехло! Развёл меня, как в детстве! – Фимка аж расчувствовался. Это ж актриса какая-то, а ты меня, как… как…

Винс молча перевернул фотку. Несколько строчек. Фимка приблизил карточку, прочитал.

– Beloved Victor… Витька!.. И к-к-как тебе с этим жить? Она же… Витька… – Фимка очень любил истории про любовь – а тут такое. Он снял очки, похлопал рыжими ресницами, сразу стал таким добрым – прежним Фимой, любимым мальчиком мамы Марты Израилевны. – Ну как же так? И как ты с этим?

– Как-как… Раз в год, может, получится два раза в год. У неё и муж есть, и два мальчика. Она садится на поезд, потом на самолёт или паром, добирается – до Гамбурга или до Роттердама, если сутки там у нас есть. Несколько часов. Вот…

– А ты как же?

– Знаешь, Фил… – Винс поднял глаза на подкравшуюся Люсечку, улыбнулся навстречу её мягкому, как тёплое масло, взгляду. Подождал, пока расхрабрившаяся женщина нальёт им коньяк (Люська показывала класс – обслуживала по высшему разряду), но не стал провожать взглядом. – Знаешь, Фил. А ведь не люблю я Магду. Всё есть – душа поёт, женщина она замечательная, понимаешь, всё это как в шпионских романах, да. Да закрой ты рот, Фимка, муху поймаешь. Что вылупился? Я сам бы себе не поверил, что так может быть.

Три года назад везли мы песок кварцевый в Сундсвалль. Я тогда третий месяц карго-помощником был, как раз утвердили меня, из пароходства добро пришло, да ещё и оттуда согласие дали, как же, – Винс прищурился недобро, улыбнулся кривовато. – Пришлось. Здорово, да? Винсент – член партии, да не просто, а очень даже правофланговый. Как октябрёнок. Ч-ч-чёрт! А ведь, Фимка, я ж всё сделал, чтобы добиться. Иначе хрен бы кто выпустил бы меня. Крепко смотрели, да и крепко поговорили. Да, точно. Там тоже поговорили. Как без этого…

– Со мной тоже говорили. И сейчас – тоже.

– Что – тоже? «Бурильщики»?

– Да, они. Ну, есть кто-то у меня, «радист». Кто – не знаю. Помощь нужна, может, подскажешь что.

– А. Понял. Ясно. Ладно, потом. Потом научу. Ну как тебе соляночка? Ничего так. Осетрина по делу пошла. Шикарно, старик. Я тебя полвечера слушал? А теперь ты послушай историю нелюбви старшего помощника Винсента…

2

…Разгрузили нас шведы быстро. Они мешки на поддоны грузили, по два на ход, «пауками» быстро – раз-раз, да «вира», да в два хода – мы так и не работаем. Вроде те же люди, и не дураки у нас, а видишь, два крана у нас не считают нужным ставить. То то, то сё. У порта не допросишься. А эти… викинги – им сдельно платят, вроде и не торопятся, а полторы тысячи в сутки делают. Погрузчики японские кранами прямо в трюм – катаются, как тараканы. И прожекторы у них, тальман по делу, сюрвей ловкий… Ну, да это я тебя гружу, не бери в голову, Фимка.

Вот… А они, паразиты, смеются, говорят мне, ты, мол, карго-мастер, пойми, мы привыкли без демерреджа работать, ну, значит, чтобы корабль у стенки не стоял лишнего на погрузке-выгрузке, вот и даём полторы нормы. А нам порт приплачивает, час причала сумасшедшие деньги стоит. Вот так… Просто у них. Поучиться бы, ведь просто всё до невозможности.

А потом получился у нас вечер. И пошли на берег. Помполит было дёрнулся, чтобы на меня повесить бумаги грузовые, не хотел меня, молодого, на берег отпускать, но старпом, Виктор Викторович, пожалел меня, салагу, вежливо так на того цыкнул. А я, веришь, Фимка, в каюте дергаюсь с утюгом, палец обжёг даже, как же – Швеция как-никак. Я ж после Роттердама как пьяный был, все ждал, согласуют ли меня. А тут получилось… Да…

Фимка повернулся чуть вбок к публике, ногу на ногу, рассматривал какую-то компанию в углу, прищур его был нехорош и какой-то болезненный, но Винса слушал так, что уши опухли: «Винс, да что ты говоришь?..»

– Потом пришли мы в бар. Обычный такой, похож на наши рыгаловки, только как-то поуютнее, что ли, и пива там залейся. Больше немецкое. Ну, наши сидят сиднем, инвалюту жмут, потеют, просто смотрят. А там музыка играет, музыкальный автомат, американское старьё. Выбираешь, платишь монетку – играет. Забава. И народ что-то там пытался выбрать, учудить, а хозяин, как нарочно, подгадал, а может, и не хозяин, чёрт его знает, но пластинки там старьё стояли. Представляешь? Наше старьё. Мы уже будто устарели, Фимка. Ну, местные бу-бу-бу, уже другие там, волосатики такие чудны́е.

Вот увидишь, лет через пяток и у нас начнут волосы отращивать такие же да бакенбарды. Смешно, мальчишки… Представляешь, на нас как смотрели наши родители, когда мы коки чудили? Вот и я так себя, будто со стороны, увидел. Вот… И сидят наши, по сторонам зырк-зырк, а сами всё больше думают, кто. Ну, Виктор Семёнович, помполит, он, понятно, при делах. Но кто ещё? Не знали. А ведь и не было ни одного «сотрудничающего», так мастер потом сказал. А сидели, как обосравшиеся коты. Вроде бы и заграница, а ведь все своё с собой принесли – друг на друга посматривали, как на партсобрании.

И тут к автомату женщина подошла. Выглядит классно. Волосатиков рукой убрала, что-то посмеялась, по-шведски быстро так сказала, вроде скороговорки. И веришь, Фимка, а я сижу, глаз отвести не могу. Какая-то она была такая… Ну как тебе объяснить?.. Вроде бы и одна, но не зажатая, открытая какая-то. Просто – классная девчонка. И одета без всякого, а смотрю, все напряглись – водолазка такая, чёрная, да брючки чёрные. Всё в облипку, а фигурка… Туфельки какие-то простые, а глаз отвести нельзя. Стоит перед автоматом этим, что-то там выбирает, потом завела – а там… Как застонет Элвис, да как пошла она – тихонько-тихонько, одна, спиной, а все,