Студенты и совсем взрослые люди - Дмитрий Конаныхин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да ты что!
– Что… Метнулся я к борту – а там… А она внизу. Подпрыгивает, рукой машет, как девчонка. Я стою, дурень дурнем, спроси меня, как зовут – мяу бы не сказал. И вот что мне делать? Слышу, сзади дымом трубочным. Оборачиваюсь – мастер стоит, трубку прикуривает. «Товарищ помощник, зайдите-ка в мою каюту». И я пошёл… Знаешь, Фимка, столько горячих слов я в своей жизни не слышал. А потом он – бац! – и мне берег разрешил. Под его ответственность.
– Боже мой…
– Слушай, Фимка, ты что, в священники решил податься? «Боже мой, боже мой». Как там у вас – раввины, да?
– Да, раввины. А что?
– А то, сэр, что раввин-саксофонист – это перебор даже в нашем психованном мире. Вот… И знаешь, Фимка, дальше всё было так же. Встретились, три часа наших, потом – я на корабль. А она – пачку пластинок мне в подарок. Сказала, самое новьё. Она же по работе все новинки отслеживала, ей часто присылали. Вот она для меня и подобрала коллекцию маленькую… Слава богу, хоть на отходе из Гамбурга не учудила то же, что и в Сундсвалле.
– Ага! Сам мне говоришь, чтобы бога не поминал, а сам! А сам! Член партии, правофланговый Виктор Трошин!
– Ну чего ты дразнишься? Сам понимаешь, что творится. И так у нас уже три раза было. Только я извёлся весь. На душе жабы.
– Почему? Любит же.
– Как тебе сказать?.. Понимаешь, думаю, что балуется со мной. Знаешь, несколько раз подсматривал я за ней, когда она думала, что её не вижу. А у неё глаза такие… Как объяснить-то? Болит ей, психует страшно. Будто я ей примочка какая, лекарство какое. Играется она в любовь, как капризная девчонка. Я, грешным делом, думал, что она шпионка. Думал, что будет вербовать меня, мало ли что. Знаешь, шведская разведка, очень похоже. А потом спросил её, прямо бахнул.
– Идиот. Боже мой, какой идиот.
– Идиот, Фимка, идиот. Только что же мне было делать? Я ж как цуцик. Она играется, а мне как жить?! Мне не верит, себе не верит, я сам себе скоро верить перестану!
– Да как она играется?! Ты с ума сошёл! – Фимка заорал на весь ресторан так, что посетители возмущённо пооборачивались. – Да как она играется, олух ты царя небесного, если она! Да тебе такая баба встретилась, раз в жизни такое бывает, а ты?!
– А что я? Что – я? Кто я ей? Ты подумал? Ты вообще подумал? А я сколько передумал по ночам… Фимка, не спрашивай.
– Дурак ты. Дурак, Яктык.
– Знаю, что дурак. Заигрался. Каждый день жду, когда вызовут. Не могут не вызвать. Слишком уж всё происходит такое, чтобы оставить просто так. Вызовут. Точно.
– А что им скажешь?
– Не знаю. Ещё не знаю. Сам не понимаю.
– Ох, Винс, даже и не знаю, что сказать.
– А и говорить не надо, Фима. Не для того рассказывал…
3
Они молчали довольно долго. А о чём говорить, когда ещё внутри словно струны звенели? Когда душа звенит, не надо говорить. Можно просто помолчать. Спокойнее будет. Курили, посматривали друг на друга, на часы, на публику. Люди входили, выходили. Разные люди. Не простые, конечно, простые или простоватые в «Европу» не захаживали.
Яктык медленно вдавил очередной окурок в забитую пепельницу. Люсенька, недовольная тем, что на неё не обращали внимания, проскальзывала мимо с отсутствующим видом. Он отодвинул тарелку с недоеденным мясом. Кусок не лез в горло.
– Марк! Марк! – Фимка вдруг подпрыгнул на стуле, замахал длинными руками, вскочил.
К их столику подошли два молодых парня, по виду – Фимке сверстники. В «фирму» одеты, джинсы американские, куртки коричневые – на одном замшевая, на другом вельветовая. Но не блатные и не стиляги. Со смыслом. Тот, что повыше, в замшевой, сразу Фимку обнял, засмеялся, что-то буркнул спутнику.
– Винс! Винс, познакомься. Это Марк, он оркестр собирает, вот, всё меня зовет. А это – Иосиф. Ребята, присядете?
Не успел Яктык поднять брови, как Фимка, совершенно по-детски улыбаясь, уже прыгал, подвигал стулья, наклонился к Яктыку: «Витя, мне нужно с Марком переговорить, вот как нужно!» – и провёл ладонью по горлу. Делать нечего, надо здороваться.
– Марк.
– Виктор.
– Иосиф.
– Виктор. А где Мария?
Иосиф вздрогнул.
– Марина?
– Да нет, Мария. Если есть Марк, есть Иосиф, непременно должна быть Мария.
– А-а-а. Да, Мария, конечно, Мария. Да-да. Смешно, – рука Иосифа была сухая и горячая, неожиданно цепкая, мозолистая. Иосиф резко сел, нахохлился, словно дятел, и стал разглядывать свои руки. Улыбнулся. – Да-да, библейская история.
– А почему – Винс? – полюбопытствовал обладавший чересчур хорошим слухом Марк Галкин.
Виктор посмотрел на Фимку. Фимка похлопал рыжими ресницами. «Фернандель, рыжий Фернандель».
– Потому что Виктор.
– Понятно, – Марк посмотрел на призрак Иосифа – тот, казалось, растворился, только пальцами чуть барабанил по стулу. – Ребята, мы вообще-то спешим, не будем вам мешать.
– Марк! Марк, погоди. Марк, Иосиф, Виктор, подождите. Я вас ведь всех так редко вижу! Вы непременно должны познакомиться. Так. Марк – будущий великий дирижер. Винс, он Гершвина с ребятами так выдаёт, закачаешься! Винс… Виктор – настоящий моряк, старший помощник, только что из Гамбурга. Марк, Марк, подборка Гайдна – помнишь? Это Винс привёз, я просил.
Иосиф поднял глаза. Марк заулыбался.
– Так это же шикарно, ребята! Вы очень нас тогда выручили. Слушай, Фима, я не знал, что… Слушай, классно.
– Да, а ещё Винс… Винс, можно показать?
– Валяй.
– Смотрите, – Фимка подвинул гостям толстый квадратный пакет, приоткрыл и, как опытный шулер, сдвинул наискось конверты.
– Ого! Погоди… Так это ж… Новьё, Иосиф, смотри!
Иосиф покосился на пластинки, вежливо улыбнулся и опять собрался раствориться в пространстве, но поймал внимательный взгляд Яктыка, как-то весь напрягся, подумал и вдруг улыбнулся.
– Извините, ребята, я немножко устал. Целый день на ногах, да. Утром на «Московский», а потом целый день…
– Вам нравится Ленинград? – крайне вежливо осведомился у него Винс.
– Ленинград? Ну… Я же… Да, конечно. Вообще-то я здесь жил… Живу.
– А. Просто мне показалось, что вы приезжий. Или из дальней командировки.
– Командировки? Так заметно, да? Что из командировки? Да, можно
