Студенты и совсем взрослые люди - Дмитрий Конаныхин

Так это же просто.

5

– Запоминай, Фима.

Ты дома возьмёшь лист бумаги, напишешь всех в столбик – даже девушку свою запишешь. Что смотришь? Да, Фима. Даже. А сверху напишешь какую-то мульку. Например, что ты хочешь что-то такое устроить, ну… ты понял, придумаешь. А потом против каждого имени напишешь свой день. Например, Марк Батькович – вторник, 15 ноября. Иван Исаакович, среда, 16 ноября. И так всех. А потом – выучишь всё это наизусть. Так наизусть, как мама тебя не просила выучить никогда. И каждому – каждому, Фимка, так, между делом, в буфете, в сортире или в лифте – сболтнёшь эту дату. Просёк? А потом – потом будь готов, как пионер. И смотри по календарю – когда тебя позовут поговорить. Твой руководитель. Или позовут к директору. Или в райком. Позовут, Фимка. Только ты скажешь, что это глупости, что ты разучиваешь кантату, которую хочешь подарить публике.

Или наоборот можно – десять, двадцать, да хоть сто историй – и каждую расскажи только одному человеку. Не перепутай только, кому что сказал. Понимаешь, почему наизусть заучивать надо? Ну, да такое дело само запоминается. Мало не покажется никому таким делом заниматься.

– Да. Только…

– Никаких только, Фима. Никаких. Но только не проси меня потом утешать – когда узнаешь, кто. Может, порадуешься. А может… Может, и нет.

Ты что же, думаешь, люди предают потому, что они злые? Со зла продают своих? Потому что нагадить хотят? Это всё мелочи и следствия, Фима. Люди предают потому, что слабые. Потому что живут в одиночестве. Без любви. Это совсем другой вопрос – почему они без любви, почему одинокие. Может, для себя много хотят, распугивают людей, может, любить не умеют, боятся, ссут в галошу. Может, просто завидуют тем, у кого есть то, чего у них нет. Вряд ли можно завидовать большим деньгам. Вот большому труду много желающих позавидовать? Ага, сейчас. Если бы всё так было просто. Нет. Всегда и всюду люди завидовали тем, у кого любовь есть. Понимаешь? Неважно, какая любовь. Вот человек может быть влюблённым в свою работу, в море, в свои картины, в свои мечты, в своих женщин, если повезёт, в одну свою женщину. Он может любить своих детей, понимаешь. А у кого не хватает этого всего? Или части какой? Понимаешь? Мы же не роботы какие – встал и пошёл-пошёл эту жизнь жить.

Вот ты, дудочник, ты же думаешь свой оркестр собрать. Да-да, что ты крутишься, Фима Зильберштейн? Я же слышал, как ты этого Марка представлял. Ну и что? Разве плохо? Соберёшь ты свой оркестр, будешь дудеть, жизни радоваться. Тебя же счастье захватит всего, если даже сразу ни-че-го-шеньки не получится. Так? То-то. Только и киваешь головой, Фимка. А вот мне – мне, скажи, чего мне хотеть? Не знаю. Ох, не знаю.

Ну, возьму я, сойду с борта, пройду по Сундсваллю. Позвоню в дверь, скажу: «Здравствуй, нелюбимая-любимая моя Магда, принимай дорогого гостя». Ага, сейчас. Нужен я ей, как зайцу стоп-сигнал. «Широка постель моя большая, много в ней подушек-простыней, приходи ко мне, моя родная, будем делать маленьких детей». Помнишь? Так? А двух пацанов – куда? А её мужа-пидора – куда? А её всё родное – у неё же, наверное, да нет, точно же – мама-папа есть, с ними как? Да у каждого человека, как в трюме, полным-полно своего груза, как за каждым кораблём свой белый след по чёрным волнам. И что ты думаешь, перечеркнёт она свою жизнь ради советского моряка? «Здравствуй, милая моя, я тебе заждалси…» Ага, сейчас. Даже бросит она всё – что я, корабли буду водить? Пластинками торговать? Мне что же, в дворники идти? Посудомойкой? Не в том дело, Фимка, что работы боюсь, ты же знаешь, как мы жили, Фимка, ты же сам всё видел, нет. А в том, что не хочу я бездельником быть, содержанкой в штанах!

А больше всего не хочу, чтобы она вынуждена была… Чтобы сказала она, чтобы должна была сказать, что не любит меня. Зачем мне делать так, чтобы ей меня пришлось предавать? Ей же я нужен – но не с ней, понимаешь? А вот такой, как из фильма. Видишь, опять о предательстве говорим, Фимка. Опять. Да что ж это такое, скажи мне, что людям всё время надо предавать?! Почему? Ну что, всё для себя, что ли? Да нет же. Потому что хочется чего-то такого, что хотеться не должно? Ведь не должно хотеться, так? Как нас учили: «От каждого по способностям, каждому по труду»? Так? А потом – по потребностям? И что же – все потребности враз! Сразу – станут маленькими. А если тебе нужен будет сакс из чистого золота? Нехеровая потребность? Да не маши ты рукой, не дёргайся, никого нет рядом, я секу за обстановкой. Знаешь, какой радар у меня на слушателей? Страшное дело, Фима.

Так как же получается – надо меньше желать? Меньше хотеть, меньше любить? Да? А ведь тут-то есть самая большая засада, Фимка. Ты захочешь любить дуру? А некрасивую? А просто – суку последнюю? А они – девчонки – тоже должны будут любить тех, кого не хотят? А работать – тоже все будут одинаково? Что-то не верится мне.

– П-п-погоди, Винс… Да как же так? И здесь никак – и там. Так как же? Где же ты найдешь такое – чтобы ответ тебе был?

– А ты думал, мало я, что ли, ночей в море не спал? В море – ого, сколько думается, Фимка. Знаешь, везде и всюду одно и то же. Работа, работа, работа. Жизнь. Проснулся, очнулся, встал, поссал, поел, пошёл. Вон, как эти твои евреи про зиккураты говорили, не слышал? Было же всё. А мы муравьями суетимся, всё время чего-то хотим. Ох, Фимка, хорошо быть дураком, да чтоб рефлексы простые – схватил, сожрал, порадовался, посрал. А есть же люди, которые только так в душу насрать любят. Тоже ведь – пролезть, порадоваться – и насрать…

– Ох, Витя-Витя… – Фимка печально смотрел на свои руки, старался не зацепиться глазами за глаза Винса. – Что-то ты устал. Нельзя так. Нельзя. Ты же всё время… Ну если уж ты, то что ж тогда мне? Я думал, посмотрю, как ты, да и сам… Двину – туда. А ты такие вещи говоришь.

– Какие вещи, Фима? Ты ж пойми, чепушило, у меня своя жизнь, у тебя своя.