Царская Русь - Дмитрий Иванович Иловайский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Указ сей действительно весьма любопытен. Он начинается следующим введением: «лета 7115 (1607) марта в 9 день царь и великий князь Василий Иванович всея Руси с отцом своим святейшим Гермогеном патриархом, со всем освященным собором и со своим царским сигклитом, слушав доклады Поместной избы от бояр и дьяков, что переходом крестьян причинилися великие крамолы, ябеды и насилия немощным от сильных, чего де при царе Иоанне Васильевиче не было, потому что крестьяне выход имели вольный; а царь Федор Иоаннович, по наговору Бориса Годунова, не слушая совета старейших бояр, выход крестьянам заказал, и у кого колико тогда крестьян было, книги учинил, и после того началися многие вражды, крамолы и тяжи. Царь Борис Федорович, видя в народе волнение велие, те книги оставил и переход крестьянам дал, да не совсем, что судьи не знали, как потому суды вершити, иным великия в том учинились распри и насилия и многим разорения и убивства смертные, и многие разбои и по путем грабления содеяшеся и содеваются. Сего ради приговорили есми и уложили по святым великим соборам и по правилам святых отец. Которые крестьяне от сего числа пред сим за 15 лет в книгах 101 году положены и тем быть за теми, за кем писаны; а будете крестьяне вышли за кого иного» и проч. Далее следуют меры против беглых и тех владельцев, которые их держат («Судебник». Изд. 2-е. 240–248).
Последователи Татищевского мнения ссылаются на помянутое введение к указу 1607 года, где Борис Годунов прямо называется виновником запрещения переходов, а пятнадцатилетний срок для возврата беглых как раз падает на 1593 или приблизительно на 1591 год. Уже Карамзин заподозрил подлинность указа 1607 года, называя его «сомнительным по слогу и выражениям необыкновенным в бумаге того времени» (к T. X, прим. 349). Беляев (стр. 111–112) пошел еще далее и отвергает этот указ, говоря, что «он сочинен кем-то в начале XVIII столетия и прямо по указам Петра I», так как в нем встречаются места, тождественные с последними. Погодин тоже считает этот указ подложным на основании заключающихся в нем противоречий; например, он начинает от того, что порицает прикрепление крестьян Федором Ивановичем, произведенное якобы «по наговору Бориса Годунова», а затем предписывает еще более строгие меры для их укрепления. Костомаров не видит в указе 1607 года необъяснимого противоречия, так как он «состоит из двух частей: доклада и постановления»; доклад относится неблагосклонно к Борису Годунову, а постановление повторяет его меры. Профессор Ключевский, защищая подлинность этого указа, принимает мнение Костомарова и прибавляет, что предшествующий указу приказный доклад Татищев изложил в сокращении своими словами; отсюда необычные для XVI века обороты речи и другие странности. Вместе с тем г. Ключевский дает следующее весьма вероятное объяснение: «Указ 1607 г., устанавливая 15-летнюю давность для иска о беглых, прямо принимает за основание для решения таких дел писцовые книги 1592—8 (7101 сентябрьского) года. Надобно думать, что в этом году закончено было составление писцовых книг, если не по всем указам государства, то по большей их части». Впрочем, еще Сперанский в помянутом выше его «Обозрении» относительно пятилетнего срока по указу 1597 г. заметил: «К постановлению сего срока принято было то основанием, что в 1593 году учреждены были переписные книги». По моему крайнему разумению, правы те, которые отрицали существование предполагавшегося указа 1597 года о закреплении крестьян; но прав отчасти и Костомаров, доказавший, что в этом году «что-то произошло». Это «что-то», как оказывается, было составление данных писцовых книг, которому соответствует и пятилетняя давность указа 1597 года, и пятнадцатилетняя закона 1607 года, и тем более, что сей последний прямо ссылается на книги 7101 года.
Что же касается до введения к указу 1607 года или до приказного доклада, то с своей стороны укажем на заключающиеся в нем такие положения, которые историческими фактами не подтверждаются: эти неверности могли быть сделаны уже самими составителями его дьяками (под влиянием возобладавших тогда нареканий на память Годунова), а потом еще более усилены в вольной передаче Татищева. Во-первых, будто при Иване IV «крестьяне выход имели вольный» и потому не причинялись «ябеды и насилия немощным от сильных». Дошедшие до нас акты напротив свидетельствуют о тех строгостях и стеснениях, которым подвергался тогда переход, и о их насилиях, которые при сем нередко терпели крестьяне. Например, вот что говорит царская грамота, посланная на Белоозеро Михаилу Стромилову в 1559 году: «Писал к нам Успенья Пречистыя Богородицы Кириллова монастыря игумен Феоктист с братьею о том; которые крестьяне в Белозерском уезде выходили из наших из черных волостей в их Кириллова монастыря села и деревни, и за князей, и за детей боярских не в срок без отказу, и вы де, по нашему наказу, тех крестьян из их Кириллова монастыря сел и деревень из-за князей и из-за детей боярских выводите назад в наши черные волости на геже места, где которой жил наперед сего». (Рус. Ист. Библ. II. № 36. Спб. 1875 г.). Или вот жалоба, относящаяся к 1556 году. «Бил челом Иванов человек Володимерова сына Шатилова Федко на Богдана на Кутузова, а сказывает: что деи отказал он из-за того Богдана крестьянина Васюка да сына Бутана за государя своего за Ивана, и Богдан деи у него отказ взял и пошлины пожилые все поймал, да после деи того животы их пограбил». (Дополн. к Акт. Ист. I № 51. XXIV. Те же случаи приведены у Блюменфельда «О формах землевладения в древней России» стр 233 и 237).
Во-вторых, будто царь Федор Иванович выход крестьянам заказал, «по наговору Бориса Годунова, не слушая совета старейших бояр». Эти последние слова — в связи с указанием Татищева на то, что духовные и
