Князь Благовещенский: Князь Благовещенский. Наместник. Пророк - Виталий Сергеевич Останин

Сейчас Челия полулежала на кресле, закинув руки за голову, и улыбалась. С такого ракурса как-то забывалось, что она один из сильнейших магов-защитников Европы, да еще и боец-рукопашник, который уверенно держит спарринг с Альдо.

Чтобы было понимание, кто такой протектор: я несколько дней назад пытался просадить ее простейший эфирный щит. Справился, и довольно быстро. Даже успел торжествующе ухмыльнуться, пока не заметил, что прогрыз только первый слой толстого пирога. Вымотавшись в хлам, я, пожалуй, пробил бы ее защиту. Если отбросить тот факт, что она меня не трогала – просто стояла на месте.

Но когда она вот так улыбалась, протектор исчезал, и появлялась вот эта вот девчонка. Симпатичная, очень довольная девчонка. Если она выходила от меня с таким лицом, немудрено, что небольшой социум виллы сделал определенные выводы.

– Я веду себя как наркоманка.

– А я, стало быть, твой дилер?

– В каком-то смысле.

– Так можно сказать про любой тип отношений.

– Верно.

Она все еще не открывала глаза, хотя уже пару минут как вынырнула из воспоминаний. Наслаждалась. Я ее не гнал, дел на вечер у меня не осталось.

Никакого чувства вины перед ней у меня не было. Да, я использовал ее личную трагедию, даже две – там еще было самоубийство старшей сестры. Да, я подсаживал внешне уверенную в себе девушку на видения прошлого, этим делая ее зависимой от меня. А можно еще глубже копнуть: ведь именно я сложил вероятности так, что ее кандидатуру «выбрал» Доминик, когда искал помощника Альдо. Мне нужен был сильный боец, способный бросить вызов Тени, и при этом имеющий небольшой, незаметный ни для кого дефект в душе. Но вины я все равно не испытывал.

Я менялся. Сам или поле меняло меня – неважно. Создавая узор значительными воздействиями или крохотными штришками, я стал замечать изменения и в себе. Некую холодную отстраненность, с которой я смотрел на людей, видя вместо них нити. Страх, как и чувство вины, при этом меня не посещал. Скорее, меня это устраивало.

Нельзя прикоснуться к самой сути творения и остаться прежним. Невозможно играть с силами, которые кое-кто назвал бы божественными, и продолжать считать себя тем же человеком. Незаметно, день за днем, Игорь Антошин растворялся в поле, а вместо него на меня из зеркала глядел пророк.

– Можно я еще тут побуду? – спросила Челия.

– Сиди, – отозвался я.

Легенду страстного романа между протектором и объектом охраны следовало поддерживать.

К тому же мне тоже хотелось отдохнуть. Посидеть в тишине, отпуская мысли свободно выбирать направления, чувствовать дыхание живого человека рядом и удовлетворение от хорошо сделанной работы.

Последние три дня выдались сложными. Спасти Китай от междуусобицы и последующей гражданской войны, разнести в клочья планы одной из ватиканских фракций и остаться незамеченным – мне было чем гордиться.

Работа с чужим плетением походила на рисование картины поверх уже существующей. Тут штрих, здесь взмах кисти, в уголке поскрести, снимая слой старой краски. В результате вроде все та же «Джоконда», только улыбка, может, не так чарует.

С другой стороны, кто там знает, чем она цепляет, эта «Джоконда»? У каждого свой ответ. Знатоки творчества старика да Винчи скажут, что картина лишь похожа на оригинал, а люди, не осведомленные о сочетаниях цвета и тени, ширине мазка и составе краски, и не заметят разницы. Особенно если другие люди, «понимающие», скажут им, что так и должно быть. Парадокс фальшивых елочных игрушек заключается в том, что они такие же, как настоящие. Кто-то считает, что радости от них нет, но как по мне – достаточно радости.

На то, чтобы выстроить плетение в Китае, у меня ушло три дня. Работал я как сумасшедший, даже спал только тогда, когда сил не оставалось. Тогда только выходил из поля и выключался. Сунувшегося один раз в сон двойника я обложил матом и запретил появляться ближайшие два-три дня.

Та еще работенка, если задуматься. Лежишь на коврике, глаза закрыты, дыхание ровное, мышцы расслаблены. Всем бы так работать! Но напряжение умственное и эмоциональное зашкаливало. Перед глазами, даже после выхода из поля, постоянно плыли образы цветных нитей, за каждой из которых стояла чья-то жизнь. Боль, радость, гнев, смирение, вожделение и брезгливость.

Купание в этом бассейне хочешь не хочешь оставляло след на душе. К вечеру третьего дня я обнаружил, что люди мне неприятны. Слишком разные и слишком при этом одинаковые. Менялись только названия их поступков, а страсти и страстишки… их набор оставался неизменным и не слишком разнообразным.

Но, опуская лирику о страданиях отдельно взятого оператора поля, получилось очень даже хорошо. Экхарт получал от меня указания и передавал их дальше. Подключенные к процессу Глеб, Алмаз и Тедань транслировали их исполнителям, таким, например, как триада – Витя Гуань Пэнь отработал свой немалый гонорар на все сто сорок шесть процентов. Этот его призрачный художник был настоящим сюрпризом даже для меня.

Сложнее всего было вовлечь в процесс Чжу Юаня и Пояркова – ведь их, как основных фигурантов, могли прочитать другие пророки. Приходилось выкручиваться, действовать намеками, подключать незначительных лиц из их окружения, которые давали фразы-сигналы.

В общем, вымотался я конкретно. Зато результат радовал – узор поля на участке империи Мин изменился. Незначительно, но достаточно для того, чтобы планы франкистов полетели к чертям свинячьим. И самое главное, со мной эти изменения связать было почти нереально – я лишь подталкивал уже существующие процессы. Яо, например, и без меня занимался поисками гуафанга, а то, что я ему малость помог, было легко списать на оказание услуги «Дланью». Через которых, собственно, платеж триаде и прошел.

Пока я занимался Азией, на Востоке умер священник из Литвы. Как и должен был – выстрел в лицо, куча крови, скандал в прессе и обострение отношений двух стран. До войны с применением царского дара было еще далеко, но ее призрак уже показался над горизонтом. Была в том вина немецкого пророка или я такой впечатлительный, но он, призрак этот, все чаще представлялся мне в виде скалящегося мертвеца в папской тиаре.

Успех в этом деле, а также внесенные поправки в план подняли мои акции в глазах Доминика сразу на десяток пунктов. Подспудно он ждал, что я солью его наработки или, по крайней мере, попытаюсь. Но я, так уж вышло, вместо этого подсказал католику, как ускорить процесс на смоленско-литовской границе. Так, по мелочи: замена парочки участников, молчание епископа литовского вместо обличительного интервью и особая символика в одежде у делегации, приехавшей забрать тело убитого священника. Все это дало поразительные результаты. Европа уже начала говорить о торговом эмбарго в отношении московского альянса княжеств, а ведь доминиканцы прогнозировали такое лишь через три месяца.

С этим тоже пришлось