Братья Стругацкие - Ант Скаландис

14.30 восвояси ушла длиннейшая часть техобслуживания и цистерн, малыми подразделениями (по роте) уходят танки.

16.30 звонили ЮЧ и Сомскин. Хунта то ли арестована, то ли бежала („Рейтер“ и „Эхо Москвы“). Войскам велено вернуться к местам дислокации. За Горбачёвым полетели в Крым, он возвратился в Москву.

Finita (а навоняли на весь мир)».

Между прочим, в эти дни АН не пьёт ни грамма: сердечко шалило, ещё в начале месяца, и Юра запретил. АН обещал ему держаться до своего дня рождения и держался. Даже когда приезжал поэт Наум Коржавин. Посидели, чайку попили.

И вот и самая последняя запись:

«15.09.91 — Вчера: рвались из Новосибирского ТВ на предмет интервью. Отказано. Рвался Хайес, требовал рукопись. Едет на месяц в Израиль. Отказано.

Назавтра с Крысой в сберкассу. Деньги по <японские иероглифы>. Заказали выдачу». (Слова и даже цифры — неразборчиво. Да и стоит ли переводить и расшифровывать? — А.С.)

Вернёмся чуть-чуть к предыстории вопроса.

Вспоминает Мира Салганик

«Он далеко не всегда выпивал. Хорошо помню его рассказы: когда работали с Борисом — сухой закон. Строгий режим. Потом приезжал в Москву и говорил: вот теперь мне надо. И это могло быть два, три, четыре дня загула. Кличка у него была Центнер интеллекта. Так что надраться ему было довольно трудно. И я его напившимся не видела тогда. Только уже много позднее.

Я видела другое: он мог прийти в плохом настроении, в совсем чёрном настроении, выпить две-три рюмки, стать весёлым, разговорчивым, смешливым. Всякую чушь ему говорили, и всё было смешно. Но дальше этого не шло. Мог просидеть битых три часа, потом встать и уйти. Я же знала многих, кто, если садился к столу, то уходил уже только на карачках. С ним этого не было. Да, здоровье было фантастическим, но это ещё и характер».

Это — семидесятые.

А вот уже восьмидесятые — очень точная формулировка Юрия Соминского: «Выпивка входила в джентльменский набор его комфортного душевного существования — и никакого надрыва!»

Или Геннадий Прашкевич вспоминал, как, выпив на кухне в присутствии Елены Ильиничны, а то и вместе с ней — если по случаю какого-нибудь праздника, они потом уходили с АНом в его кабинет и там он, заговорщицки подмигнув, снимал с полки англо-японский словарь. Книга была издана в очень нестандартном формате — толстая, но узкая, и если выровнять её по другим корешкам, в глубине полки как раз оставалось место для бутылки. Коньяк из этого тайника был особенно сладок.

Но это определённо начало 80-х, когда Елена Ильинична ещё пыталась как-то бороться с вредной привычкой мужа. В последние лет пять она уже устала, смирилась и пила вместе с ним, но только вдвоём. В компаниях, с друзьями — практически никогда. Вообще АН не любил и по большому счёту не умел пить в одиночку. А ведь это один из самых главных признаков алкоголизма.

И, наконец, впечатления врача.

Вспоминает Юрий Черняков:

«Удивительная особенность его творчества. Вот заканчивается у них с братом работа, рукопись готова, отлежалась, и возникает жуткая депрессия. В эти моменты АН был совершенно неуправляем… Месяц-полтора — совсем глухое, депрессивное состояние, всё плохо, и тут болит и там болит, и глухое совершенно пьянство… В эти моменты мы с ним ругались, вот он сидит в этом своём кресле, а я хожу и долблю его: „Ну, что за хреновину вы порете!“ И он всё это терпит, всё это глотает. В очередной раз я прихожу, начинаю свою проповедь, и вдруг он рявкает. Значит, это появилась новая идея, или письмо от БНа, звонок от него или ещё что-то…

И так было каждый раз, кроме „Жидов города Питера“. После них уже не было отката, вся обстановка стала постоянно депрессивной.

А году примерно в 1988-м я предложил ему перейти на фармакологические антидепрессанты. Привёз лекарства. Он даже попробовал. Но эксперимент оказался недолгим. Через несколько дней, встретив меня, он разлил коньяк по стаканам, разбавил, как всегда, чем-то и сказал:

— Знаешь что? Лучше я буду вот так лечиться».

Теперь попробуем подытожить.

В конце семидесятых он ещё сам, по собственной инициативе иногда пытается отказаться от алкоголя на длительное время. Доказывает себе, что может, или хочет больше работать, или просто пугается ухудшения самочувствия и приступов депрессии.

Вот строчки из письма БНа сразу после встречи нового 1978-го года:

«То, что ты не пьёшь — это титанизмус и гигантизмус. А насчёт курения — когда приедешь, даю клятву, что буду курить не больше тебя! Пусть это будет мой вклад в эпопею воздержания».

Не пить на Новый год — это действительно подвиг, и раз уж удалось, дальше будет легче.

После приступа мерцательной аритмии в 1979-м он подробно выспросит у Юры Чернякова, чего и когда ему нельзя. Поймет, что в принципе пить можно, равно как и курить, и очень скоро вернётся к любимым занятиям. С этого момента Юра станет вторым для АНа человеком в жизни, который будет владеть искусством заставить его не пить. Он будет объяснять, для какого именно лечения это необходимо, на какой срок и что ожидается в качестве результата. АН терпеть не мог чувствовать себя болваном. «Ты мне объясни, — говорил он, — почему я, взрослый человек, должен ухудшать свою жизнь».

Сильная формулировка! Но Юра научился объяснять и это. И начал оберегать АНа даже эффективнее, чем его прежний «сторож» — брат. Всё-таки этим проще заниматься, когда живешь в одном городе.

Вообще первенство в вопросе моратория на питие, вне всяких сомнений, принадлежало БНу. И это был не его каприз и не попытка взять верх над старшим братом, воспользовавшись его слабостью. Нет — это была самая что ни на есть суровая профессиональная необходимость. Для работы вдвоём братьям всегда — с первых и до последних книг — требовалась полная адекватность восприятия мира и полная адекватность взаимного понимания. «Что хочешь делай, но выходи из своей депрессии без водки, и только тогда у нас может получиться что-нибудь путное», — примерно так БН, если не говорил, то думал. И у них получалось. Блестяще получалось, правда, с каждым годом всё реже и реже…

Когда же АН писал один — не важно, что-то своё или совместное с братом, — он мог работать, приняв дозу алкоголя, а в последние годы уже просто НЕ мог работать, НЕ приняв её. К сожалению, так было.

Дальше всё развивалось по известной любому врачу схеме. Дурная привычка — устойчивая привязанность — алкогольная болезнь. И последняя стадия — алкоголизм. До неё АН не дошёл. Не успел дойти или принципиально не мог дойти в силу удивительных особенностей своего организма. Алкоголизм — это не только зависимость от алкоголя, это ещё интеллектуальная деградация, психотические сдвиги, разрушение личности. Ничего этого — не было. До последних часов АН сохранял ясность ума.