Соединенные Штаты в период Реконструкции и Позолоченного века, 1865-1896 гг - Unknown Author

Вместо среднего общества независимых производителей Стронг опасался, что там возникнут "две крайности общества - опасно богатые и опасно бедные", из которых "первых следует опасаться гораздо больше, чем вторых". "Поразительная централизация капитала" и безрассудный дух азартных игр жителей Запада подчеркивали эту опасность. Стронг считал общественное достояние хотя бы временным противоядием, если оно достанется мелким производителям, особенно фермерам, которых он считал невосприимчивыми к социализму, но общественное достояние вскоре исчезнет. Те, кто заселил его, создадут социальные основы для тех, кто придет следом, и поэтому очень важно, чтобы надлежащие люди - то есть не католики, не мормоны и не "язычники" - заселили его надлежащим образом.6

Акцент Стронга на общественном достоянии и его правильном обустройстве перекликался с реформами, проводившимися как демократическими, так и республиканскими администрациями в конце 1880-х годов. Антимонополисты продолжали вести войну на истощение против западных железнодорожных корпораций, которые не выполнили условия своих земельных грантов. Конгресс, Министерство внутренних дел и Главное земельное управление начали наступление на скотоводческие и лесозаготовительные компании, посягающие на общественные владения. Поскольку политика и бизнес были тесно переплетены, эта борьба включала в себя нечто большее, чем простое противостояние реформаторов и корпораций или правительства и бизнеса. То, что вредило одной компании, часто помогало другой, и некоторые западные железнодорожные компании были рады поддержать реформы, лишавшие их конкурентов субсидий, если эти реформы не затрагивали их самих. В 1880-х годах специальные законы о конфискации отвоевали 28 миллионов акров земли в Аризоне и Нью-Мексико у "Атлантик энд Пасифик" и "Техас энд Пасифик".

Спешка в строительстве железных дорог, задержки в проведении изысканий и щедрость субсидий привели к возникновению множества пересекающихся претензий, которые правительству было трудно урегулировать. Поселенцы и железные дороги часто претендовали на одну и ту же землю, а дополнительные земли, предоставленные железным дорогам в качестве компенсации за уже отчужденные земли в рамках их грантов, создавали новые конфликты с другими поселенцами. Железные дороги могли использовать эти компенсационные гранты для шантажа поселенцев с неполными титулами на законные претензии "в каждой точке и на каждом этапе", так что пионерская деятельность могла превратиться в судебную тяжбу. Иногда поселенцам было проще просто заплатить железной дороге за землю.7

Федеральное правительство могло проводить реформы на Западе более прямолинейно, чем в других регионах страны, потому что оно обладало большей властью на территориях, чем в штатах. Оно владело государственными землями, а также могло безнаказанно действовать в индейских резервациях, чего не могло сделать в других местах. До тех пор пока правительство полагалось на платное управление и делегирование полномочий частным лицам, федеральный административный потенциал продолжал значительно отставать от юридических полномочий правительства. Не случайно одни из первых бюрократий сформировались на Западе: Национальная лесная служба, Бюро по делам индейцев (которое постепенно приобрело современную форму по мере того, как старая Индейская служба тонула в мошенничестве и коррупции) и Геологическая служба США. Мифологизированный как сердцевина индивидуализма, Запад стал детским садом современного американского государства.

I

Коровы и люди, которые их гоняют, впоследствии стали символами предполагаемого американского Запада, отличающегося индивидуализмом и уверенностью в себе. Когда Оуэн Уистер, филадельфиец и друг Теодора Рузвельта, романтизировал американского ковбоя и скотовода в своем романе "Виргинец" (1902), его герой сказал, что "на Востоке можно быть середняком и уживаться с людьми. Но если ты хочешь попробовать себя в этой западной стране, ты должен сделать это хорошо". Возможно, это самая удивительная фраза, написанная о Западе XIX века - стране, где федеральное правительство неоднократно вмешивалось, чтобы исправить ошибки, многие из которых были его собственными, а другие совершались его гражданами, и выручить неудачников Запада. Нигде это не было так верно, как в животноводстве.8

В 1880-х годах западная индустрия разведения крупного рогатого скота стала одновременно и предостережением республиканской политики развития, и знаком возможностей для реформ. Наверное, нет большей иронии, чем появление ковбоя как олицетворения американского индивидуализма, потому что скотоводство быстро стало корпоративным. Ковбои стали корпоративными служащими в сильно субсидируемой отрасли, чей катастрофический провал продемонстрировал пределы корпоративной организации и подпитал реформы в земельной политике, которые исходили из Вашингтона.

В 1860-1870-х годах западное животноводство процветало, потому что Гражданская война была тяжела для скота. Если в 1860 году на тысячу человек в Соединенных Штатах приходилось 749 голов скота, то в 1870 году Гражданская война, во многом благодаря уничтожению скота на Юге, сократила это число до 509. Только в 1890 году, когда этот показатель достиг 809 голов на тысячу человек, количество скота на душу населения поднялось выше уровня 1860 года. Одновременно с этим великая эпидемия сибирской язвы середины XIX века уничтожила европейские стада и вывела Великобританию на рынок североамериканской говядины. Тем временем в Техасе в Г870 году насчитывалось три миллиона голов мясного скота.9

Техасские лонгхорны были, вероятно, тремя миллионами самых низкокачественных мясных животных на континенте: "восемь фунтов гамбургера на 800 фунтов костей и рогов". Они не откармливались и не были особенно вкусными. Но они эволюционировали, чтобы терпеть человеческое пренебрежение и выживать на открытых пастбищах Южного Техаса. И они были плодовиты. Достаточное количество травы и благоприятная погода позволили техасскому скоту к 1880 году вырасти до более чем пяти миллионов голов - почти столько же, сколько в двух следующих по величине штатах, Айове и Миссури, вместе взятых.10

Клещи и техасская лихорадка не давали лонгхорнам сбыта. Два вида простейших Babesia вызывают спленетическую или техасскую лихорадку, и техасские лонгхорны переносят их оба. Приспособившись жить с техасской лихорадкой, в молодости лонгхорны болели ею в легкой форме, а затем стали устойчивы к ней. Когда лонгхорны переезжали, болезнь уходила вместе с ними. Они не передавали болезнь другому скоту напрямую. Клещи питались на лонгхорнах, впитывали болезнь, сбрасывали ее и откладывали яйца, а когда молодые клещи вылуплялись, они тоже переносили техасскую лихорадку. Если другой скот проходил по одной тропе с лонгхорнами или находился с ними на одном пастбище, скотном дворе или в железнодорожном вагоне, они могли подцепить клещей и заразиться. В отличие от лонгхорнов, местное поголовье погибло. Хотя фермеры не знали, как распространяется болезнь, они быстро и правильно связали ее с техасским скотом. Злые, вооруженные фермеры и карантинные законы штатов привели к тому, что техасский скот не мог идти пешком на рынок или перебираться на фермы, где он мог бы откормиться на кукурузе. Техасский скот должен был двигаться к железнодорожным станциям за пределами сельскохозяйственных районов, чтобы не подвергать опасности гораздо более ценное домашнее поголовье.11

Клещи породили знаменитый долгий путь. Лонгхорны прошли семьсот или более миль из южного и центрального Техаса в Канзас, пройдя через Индейскую территорию,