Гном. Трилогия - Александр Шуваев

  Председатель хотел, было, повторить, что парень самый обыкновенный, коих на двенадцать - дюжина, но промолчал, потому что одна странность все-таки была. Когда стало ясно, что приблуда, - задержится надолго, местная молодежь даже не пробовала бить чужака. Несмотря на то, что он, чуть осмотревшись, начал исправно посещать солдатских вдов и девок-перестарков, чьих женихов забрала война. Крышу там перекрыть, сменить подгнившие венцы, забор подправить. Когда он работал, то, казалось, в мире не существует ничего тяжелого или твердого, а получалось так, что даже сам вид вконец, было, захудавшего села довольно быстро переменился, и оно уже не глядело так безнадежно. За эти ли труды, или за что другое, а только живущие впроголодь женщины как-то умудрялись накормить его так, чтобы за работой все-таки не зачах и сил не лишился. А вот парни местные бить не пробовали. Кто на селе жил, тот поймет всю невероятность этого факта. Но об этом вопиющем факте начальству из райцентра говорить как раз не стоило. Не поймет.

  Вот говорят, мол, кулаки размером с пивную кружку, но тут это сравнение даже не приходило в голову: кулаки его, размером и углами, аккурат, походили на половинки старого, замусоленного кирпича. А хорошо заметные в растянутых рукавах спецовки, перевитые ремнями сухожилий запястья были только немногим уже и как бы ни потолще. Хорошие такие, самые, что ни на есть, пролетарские руки. Прямо как с плаката. В этот момент мужику, видать, наскучило слушать и он прямо так, как есть, повернулся и вышел из казенного помещения.

  - Ты кто таков?

  Мужик, совсем, кстати, молодой, почти парень, ничего не ответил, только глядел вопросительно, словно ожидая продолжения.

  - Оглох?

  - Да нет, вроде. Просто не пойму, про што вы спрашиваете-то? Фамилие с имя-отчество хватит, аль сразу всю анкету с автобиографией?

  - Ты мне не придуривайся тут!

  - Панков моя фамилия. Николай Васильевич... В должности скотника пребываю. На МТС еще, ремонтником. В сезон на трактор сяду. Дальше што?

  При этом он, может, и сам того не замечая, мало-помалу пододвигался все ближе. Пролетариат, он, конечно, гегемон, но находиться слишком близко к отдельно взятым пролетариям уполномоченный все-таки не любил. Особенно к таким вот обломам. Роста, понятно, хорошего, но не чрезмерно, только не в этом дело. Когда человек способен голыми руками, вовсе без ничего, оторвать тебе руки, ноги и, заодно, голову, это, некоторым образом, всегда чувствуешь. Вот взбредет в голову, - и оторвет. Только и расчет, что на силу партийного слова, да и то не больно надежный. Он обратился к своему немалому опыту, чтобы как-то обозначить это ощущение, и скоро отыскал-таки нужную аналогию: как в клетке с хорошим медведем. Сытым, но человечьего языка и, следовательно, угроз на нем, не понимающим. Так, что поневоле хочется вести себя тихо, незаметно и, по возможности, не злить неразумную тварь. Вот только на неразумного этот Панков похож не был, и пасовать перед ним товарищ Трофимов никакого права не имел.

  - Сидел, штоль? По какой статье?

  - Слушай, товарищ, не знаю как-там вас, - а вам-то какое дело? Сам-то ты что за человек есть, чтоб спрашивать?

  - Я - районный уполномоченный ис...

  - А-а. Тогда звиняйте, ошибочка вышла. Потому как ваших документов мы тоже, того, извиняюсь конечно, не видели. И, обратно, - смотря какая контора уполномачивала. От этого большая разница может произойти. "Продком" - так его еще в прошлом годе, аккурат к ноябрьским, отменили. У бывшего эн-ка-ве-де еще были райуполномоченные, вы не из них? Хотя, - чего это я? Оно ж на то и бывшее... Аж с тех пор, как враг народа Берия товарища Сталина хотел убить, - бывшее.

  - Кто надо, - веско сказал товарищ Трофимов, - тот и уполномочил...

  - Это понятно. - Он снова приблизился на какие-то миллиметры, почти что только качнулся вперед. - Но только и порядок должон быть. У нас, на Южном фронте, один аферист, не поверите, аж целую инженерную часть сформировал, - и ничего. Работали себе, потихоньку, так полгода никому и в ум не шло... И печать, и корочки, все чин по чину. А ведь сам себя уполномочил, не кто-нибудь. Их, которые никак отвыкнуть не могут, как присмотришься, мно-ого.

  Тут самое главное, что он без стеснения смотрел Трофимову прямо в глаза, причем сверху вниз, что уж вовсе не лезло ни в какие ворота, а должен бы зенки свои бесстыжие прятать, опустить взор долу и не поднимать его без спросу. То, что ведет себя вольно, - полбеды, вон у блатных тоже кураж, - первое дело, так и говорят: "Понт дороже денег". Куда хуже даже не то, что не боится, а то, что, похоже, искренне не понимает самой необходимости бояться. Хуже нет, когда в мужике нет страху. Последнее дело. Самое последнее. Но он умел по-всякому. И принимать жизненные реалии, как они есть, тоже умел. Иначе давно сгинул бы. Когда не действуют обычные, испытанные, на каждый день заклинания, нужно просто перейти на более изощренные, известные только мастерам.

  - Дурак ты, - проговорил он ласково, - как есть еще дурак.

  - С чего бы это, - парень без малейшего смущения приподнял прямые брови над светлыми глазами, смотрящими со спокойной наглостью, - вроде не глупее людей считался.

  - А - увидишь. Среди людей живешь, а до сих пор о людях по себе судишь. А вот скажи я одно слово, они тебя, такого хорошего, враз повяжут.

  - Ну, - это вряд ли. Спервоначалу, было, пробовали. Десять человек с кольями. Не, я без обиды, я ж понимаю, - порядок такой. Тока больше не пробуют.

  - Ой, - товарищ Трофимов сморщился и даже махнул ладошкой, как в легкой досаде, - опять ты дурак выходишь. Я ж и не собираюсь. И времена не те, да и ни к чему. Сам поймешь. Тут тебе не фронт.

  - Звал, дядь Вань?

  - Разговор у меня к тебе, Николаша. Серьезный. Скажи, Коль, Зинке Поповой кто брюхо надул, а? Не знаешь?

  - А-а. - Николай посерьезнел. - Вон ты про што... Так никто не насильничал, сама подошла, чтоб робенка ей сделал. Чай, не малолетка...

  - Делать-то что думаешь?

  - А чо? Старовата, понятно, а так ничо. Могу жениться.

  - На всех пяти, Коль?

  - А то ты раньше ничего не знал, и помалкивал себе. А теперь вдруг вспо-омнил! Ты говори толком, - чего хочешь-то от меня?

  Председатель помолчал, не решаясь продолжать, потому как, при всем происходящем от опыта страшной жизни цинизме, был все-таки не вовсе без совести и понимал неладность того, что творит.

  - Ты вон, кажись, на Алтай собирался? Вот и езжай себе, с господом. Счастливый, значится, путь.

  - Вона как. И чем же эт я вам не угодил-то, Иван Фокич? Нешто так худо роблю, што и руки мои вам лишние?

  - Да кто про работу-то говорит, - председатель вздохнул, потому как в качестве работника парень стоил любых пятерых, на выбор, если не десятка, - совсем про другое разговор. Некстати ты здесь, парень, вот што. Не от той стенки гвоздь, - слыхал? В-о-о!

  - Покамест, - Коля зло усмехнулся, - вроде не мешал, а тут вдруг начал? И кому? Фальшаку этому, наезжему?

  - Не про то речь, что наезжий. А про то, что, если рассудить, так он все правильно говорил. Он же со мной, даве, совсем по-другому говорил, душевно. Не давил. Говорит, - мешаешь ты ему, потому что народ должон смиренно жить, а от тебя ему смущенье происходит...

  - Слушай, ты что, - боишься его, что ли?

  - А чего тут? Страх, - он должон быть. И всегда при нем, при страхе, жизнь-то ломали. Иначе порядку не будет. Да оно и надежнее, - с опаской-то.

  - Его боишься, - Кольша улыбнулся по-старому, по-волчьи, как улыбался в детдоме да распределителе, - а меня не боишься?

  Упустил только, - что не волчонком теперь был, в матерого зверя вырос, и клыки, - к улыбке, - имел соответствующие. Поэтому, глянув, по кулакам председателя, сжатым так, что побелели костяшки пальцев, понял: боится. До смерти боится, на самой, что ни на есть, грани, вот-вот не выдержит, из последних сил форс держит. Увидел, и стало ему тошно, и решил он в этот момент бросить любимую мужскую игру и оставил тему.

  - Не пойму я тебя чего-то, - Николай развел тяжелыми руками, - если он мешает, так в чем проблема? Скажу ребятам, - и он сроду до райцентра не доедет. Ни с какими собаками не сыщут.

  - О! Весь ты тут, в речах этих... Рази свой такие слова скажет? Ты тех слов не говорил, я - не слыхал ничо, а тока это как раз и называются смущением. Али смутой. Работник ты золотой, жалко, только человек беспокойный все-таки, а мы покою хотим.

  - За всех говорить берешься, старик?

  - А это ты, как хочешь, думай. Только мне уполномоченный глаза открыл, то сказал, что я про себя и сам-то не понимал. Ты, в первую голову, не ему, ты мне мешаешь. Мне от тебя в родном селе тесно.

  - А с этим, - не тесно?

  - Не этот, так другой. Как приехал, так и уедет. На мужицкую шею при любой власти ярем сыщется.

  - Да что ж вы за мужики такие?

  - А - остатние. Поскребыши. Только, как мы кончимся, так, может, и страны той больше не будет. Что заместо нее, - не знаю... Так что не береди ты нас, сделай милость, - уходи...