Олимп - Дэн Симмонс

— Даже локатор голографического пруда не смог его отыскать! — бушует быстроногий. — Я заставил помочь Диону, мать Афродиты. Она сулила найти Кронида в любой точке вселенной, а когда не справилась, я порубил ее на кусочки. Так где же он?!

Бородатый карлик ухмыляется.

— А помнишь, мужеубийца, куда Зевс укрылся от всех глаз, когда Гера пожелала затрахать его и погрузить в вечный сон?

Ахиллес хватает олимпийца за плечо и чуть ли не отрывает от земли.

— Дом Одиссея! Перенеси меня туда! Быстро!

Очи Гефеста недобро сощуриваются.

— Не смей приказывать будущему владыке Олимпа, сингулярность. Ты все-таки кратковечный, так что учись уважать старших.

Человек разжимает пальцы, отпустив кожаную жилетку бога.

— Пожалуйста. Скорее. Прошу тебя.

Кузнец кивает и смотрит на меня.

— Схолиаст Хокенберри, отправляйся с нами. Зевс готовил тебя именно для этого дня. Ему был нужен свидетель. Вот и будешь свидетелем.

82

Моравеки на «Королеве Мэб» следили за происходящим в режиме реального времени, поскольку нанокамеры и передатчики Одиссея исправно работали, однако Астиг-Че решил не транслировать репортаж на глубины земного океана, где Манмут и Орфу шесть часов кряду нарезали боеголовки с черными дырами, погружая их в трюм «Смуглой леди». Никто на судне не желал отвлекать друзей от их работы, которой оставалось еще часов на шесть.

А отвлечься им было бы на что.

Занятия любовью — если можно так назвать неистовое совокупление Одиссея с женщиной, представившейся как Сикоракса, — временно были прерваны. Парочка растянулась на всклокоченных покрывалах, попивая вино из больших двуручных кубков и подкрепляясь плодами, когда похожее на амфибию чудище с жабрами и клыками отодвинуло занавес и, шлепая когтистыми перепончатыми лапами, вошло в покои Сикораксы.

— Мать, мыслит, да, что должен возвестить: тогда хотел размять большую тыкву, когда услышал Калибан шипенье воздушных шлюзов. Некое созданье там к тебе явилось, Мать. Изрек, что у него мясистый нос и пальцы, как обрубки. Мать, реки, и ради Его имени сорву зубами лакомую плоть с костей белее мела.

— Нет, Калибан, спасибо тебе, дорогой, — промолвила нагая женщина с пурпурными бровями. — Проводи сюда нашего гостя.

Тот, кого назвали Калибаном, отступил в сторону, и в чертоге появился Одиссей, только более преклонных лет.

Сходство заметили все моравеки, даже те, которым люди казались на одно лицо. Растянувшийся на шелковых подушках молодой силач потрясенно уставился на своего двойника. Тот был так же приземист и столь же широк в груди, но при этом густая борода и волосы отливали сединой, тело покрывали бесчисленные шрамы, а сам вошедший держался внушительнее, нежели пассажир «Королевы Мэб».

— Одиссей, — произнесла Сикоракса.

Моравеки обратились к анализаторам человеческих эмоций, и те распознали в ее голосе крайнее удивление.

Гость покачал головой.

— Нынче меня зовут Никто. Рад тебя видеть снова, Цирцея.

Дама улыбнулась.

— Значит, мы оба переменились. Для мира и для себя я теперь Сикоракса, мой много страдавший Одиссей.

Мужчина помоложе начал вставать с подушек, уже сжимая кулаки, но хозяйка небрежно повела левой рукой, и тот обессиленно рухнул опять на постель.

— Ты Цирцея, — упрямо сказал назвавшийся Никем. — Ты всегда была и навек останешься Цирцеей.

Сикоракса еле заметно пожала плечами, качнув тяжелой грудью, и погладила пустые подушки справа, ибо слева лежал молодой Одиссей.

— Подойди же и сядь со мною рядом, Никто.

— Нет, Цирцея, благодарю, — отвечал мужчина в тунике, шортах и сандалиях. — Я постою.

— Ты подойдешь и сядешь рядом, — с нажимом произнесла хозяйка и сделала какое-то странное движение правой рукой, замысловато пошевелив пальцами.

— Нет, спасибо, я постою.

Женщина заморгала. Анализаторы моравеков ощутили, как ее изумление бесконечно возросло.

— Молю, — пояснил Никто. — Уверен, ты о нем слышала. Это вещество готовится из редкого черного корня, который всего лишь раз в осень приносит молочно-белый цветок.

Сикоракса медленно кивнула.

— Ну и далеко же завели тебя странствия. Но разве ты не слышал? Гермес мертв.

— Это не важно, — проговорил гость.

— Да, пожалуй, верно. Как ты сюда попал, Одиссей?

— Никто.

— Как ты сюда попал, Никто?

— На старом соньере Сейви. Целых четыре дня скакал с одного орбитального острова на другой, постоянно прячась от твоих роботов, что уничтожают всех вторгающихся в атмосферу, или обходя врагов под покровом невидимости. Пора от них избавляться, Цирцея. Или по крайней мере оборудовать соньеры туалетами.

Сикоракса тихонько хохотнула.

— С какой стати я буду уничтожать перехватчиков?

— Потому что я тебя прошу.

— А с какой радости мне исполнять твои просьбы, Одис… Никто?

— Объясню, когда изложу весь список.

Калибан за спиной мужчины грозно зарычал. Человек не обращал внимания ни на тварь, ни на ее ворчание.

— Уж будь любезен, изложи.

Женщина улыбнулась, давая понять, как мало ее заботят чьи-то там просьбы.

— Во-первых, как я уже сказал, устрани орбитальные перехватчики. Или хотя бы измени их программу так, чтобы космические суда могли свободно летать между кольцами.

Улыбка Сикораксы не дрогнула. Взгляд фиолетовых очей ничуть не потеплел.

— Во-вторых, — не умолкал Никто, — хочу, чтобы ты удалила силовое поле над Средиземным Бассейном и убрала Длани Геркулеса.

Ведьма вполголоса засмеялась.

— Странное желание. Разразится такое цунами, что мало не покажется.

— Ты можешь сделать это постепенно, Цирцея. Знаю, что можешь. Заполни Бассейн.

— Прежде чем продолжать, — сухо проронила она, — назови хоть одну причину, чтобы я этим занялась.

— В Средиземном Бассейне много такого, что не скоро пригодится «старомодным».

— Имеешь в виду наши склады, — кивнула Сикоракса. — Космические корабли, оружие…

— Много чего, — повторил Никто. — Пусть винноцветное море снова заполнит Бассейн.

— Возможно, ты не заметил, пока странствовал, — усмехнулась ведьма, — «старомодные» находятся на грани вымирания.

— Заметил. И все же прошу тебя осторожно, мало-помалу заполнить Бассейн. А заодно уничтожить эту дурацкую Атлантическую Брешь.

Сикоракса покачала головой и пригубила вино из двуручного кубка, не предложив гостю. Молодой Одиссей по-прежнему лежал с остекленевшим видом, откинувшись на подушках, не в силах пошевелиться.