Восстание - Юрий Николаевич Бессонов

Но Нагих молчал.

— Наш дом спалили, — сказал Павел.

— Знаю. — Василий поддернул ремень винтовки и стал смотреть в сторону.

— Ты туда ходил?

— Туда.

— Глядел?

— Глядел.

— Начисто спалили?

— Начисто.

— Так мне и люди сказывали, что начисто. — Павел поправил фуражку, закрыв козырьком глаза. — Сам я там еще не был, к чему… А мы с тобой к знакомым одним на квартиру станем, я договорился. Сейчас и пойдем…

— Ладно, — сказал Василий, помолчал и спросил: — Ты о своих-то разузнал? О сестре?

— Разузнал.

— Ну?.. — Василий посмотрел на запыленные сапоги Берестнева.

— Нету ее здесь. С того самого дня, как мы в побег пошли, никто ее здесь и не примечал.

— Тогда и дом спалили?

— А кто его знает, может быть, и тогда… Мне это из ума вон, я и не спрашивал…

— Так, — сказал Василий и задумался.

Вокруг них толпились люди, встречались мужья с женами, матери с сыновьями, и не смолкал гул голосов, а они стояли так, будто одни были на площади, никого не видели и никого не слышали. Павел даже вздрогнул от неожиданности, когда из толпы ему крикнула какая-то женщина:

— Паша! Пашенька… Значит, и ты пришел?

Она подбежала к нему и схватилась за борт его распахнутой шинели.

— Пришел?..

— Пришел, — сказал Павел. — Здравствуй, Матрена Прокопьевна.

— А мой-то, Артамоныч-то, пришел?

Павел мялся.

— Да говори ты, не мучь…

— Уж и не знаю, что сказать тебе, Матрена Прокопьевна. Раздельно мы с ним были…

— Ой, Пашка, знаешь… — сказала женщина, все не выпуская борта Павловой шинели. — Знаешь, а молчишь… Не томи ты меня, бога ради, не томи…

— Кабы знал, отчего не сказать…

— Хоть слово одно скажи — жив он?

— Не знаю… Ты, Матрена Прокопьевна, лучше домой сейчас иди, а я у ребят все разведаю и вечером к тебе наведаюсь. Говорю, раздельно мы с ним были, не все же в одном полку служат…

— А зайдешь?

— Непременно зайду.

— Не обмани только. — Женщина нехотя выпустила борт Павловой шинели и медленно пошла через площадь.

Василий посмотрел ей вслед.

— Чья это?

— Жена Артамоныча. Помнишь?

— Нет, — сказал Василий.

— У его костра мы обогревались в ночь, как нас лыжники привели. Седоватый такой да худощавый… Помнишь?

— Не припомню, — сказал Василий.

— Вскорости и убили его, на другой ли день, чо ли…

— Почему же ей не сказал?

— Пусть прежде одумается, привыкнет…

Василий пристально посмотрел на Павла, но промолчал.

Толпа у заводской ограды редела. Люди расходились по домам. Над избами поднимались дымки затопленных печей.

— Пойдем, — сказал Павел.

— Пойдем.

Они пересекли площадь и свернули на боковую улицу. Шли некоторое время молча, потом Василий сказал:

— Зачем ты ее обманул? Она уже знает, да поверить себе страшится. Пойми ты это…

— Как сразу скажешь, — проговорил Павел — Говорю, пускай одумается маленько, попривыкнет…

— Попривыкнет, — повторил Василий. — Да разве к такому привыкнешь?

— Надо привыкать…

Василий строго покосился на Берестнева.

— Ты о чем?

— А как же… Разве воротишь?

Василий потупился, прошел молча несколько шагов и вдруг спросил:

— А что они тебе о Наталье говорили?

— Кто?

— Кого спрашивал.

Павел махнул рукой.

— Справок о ней никто не наводил, пропала, говорят, и только… Как в воду канула…

Василий вдруг обернулся к Павлу и остановился. Лицо его стало злым, и глядел он на Павла в упор недружелюбным темным взглядом.

— Ты меня, слышь, с Матреной Прокопьевной не равняй, — сказал он раздельно и очень тихо. — Не равняй, слышь… Ты мне все говори…

Павел даже на шаг попятился назад.

— Да что ты, Васька? — оробело пробормотал он. — Все я тебе сказал, ей-богу, все… Кого ни спрашивал — одно толкуют: пропала, мол, вовсе… Может, на каторгу угнали…

Василий провел по лицу ладонью и вдруг, будто что-то вспомнив, повернулся и быстро пошел через улицу.

Павел удивленно посмотрел ему вслед и увидел выходящую из-за угла старуху с глиняной крынкой в руках.

— Эй, бабка, постой-ка! — крикнул Василий, и голос его показался Павлу совсем незнакомым, словно не он кричал, а кто-то рядом с ним.

Старуха остановилась, подняла брови и наморщила лоб.

— Ты, бабка, тут в поселке не знавала ли Василисы Петровны? — спросил Василий, останавливаясь подле старухи.

— Василисы Петровны? — Старушка наклонила голову набок и с непонятной настороженностью смотрела на Василия своими светлыми, как будто на солнце выгоревшими глазами.

— Ее здесь еще каторжной вдовой прозывали, — сказал Василий.

— Как же, как же, она и есть, — проговорила старуха. — Изба-то ее тут за углом стоит…

— Избу я знаю, — сказал Василий. — Сама-то она где?

— Сама-то? — Старушка беззвучно пожевала проваленным ртом, посмотрела на небо и, обрадовавшись, что припомнила, сказала с улыбкой: — Померла она, милый, померла… Господь прибрал,