Восстание - Юрий Николаевич Бессонов

— Хорошо, — сказал Грэвс. — Я начну поездку по фронту с Ишима.

Он сухо попрощался с Дитерихсом и вышел из штаба.

6

Пока на платформу грузили генеральский «кадилак», сам Грэвс в сопровождении полковника Эмерсона прогуливался по перрону. Он все примечал и ко всему приглядывался с вниманием придирчивого покупателя, словно и в самом деле ему предстояло скупить все, что он видел вокруг: и вокзал с тусклыми запыленными окнами, и эшелоны, растянувшиеся вдоль запасных железнодорожных путей, и даже раненых солдат, которые, изнемогая от августовской жары, бродили возле раскрытых дверей душных теплушек.

Омские госпитали были переполнены, и эвакуированных с фронта раненых на станции собралось много. Они видом своим и не напоминали солдат, а походили больше на нищих-бродяг, прошедших по пыльным дорогам сотни километров. Их лица были обожжены солнцем, одежда запылена и разодрана в лохмотья. Когда Грэвс проходил мимо, раненые замолкали и, глядя исподлобья, поворачивали к нему испитые суровые лица все познавших и все возненавидевших людей.

— Их слишком много, — сказал Грэвс Эмерсону, — и почти все они ранены в левую руку…

— Да, — сказал Эмерсон. — Их не успевают отправлять дальше в тыл.

— Их нужно судить и отправлять на каторгу, — сказал Грэвс. — Левая рука… Испытанный, но наивный способ. Могу биться об заклад, что все они самострелы.

— Их расстреливают, когда уличат. Но разве всех уличишь? — сказал Эмерсон. — Да теперь и не до них — они менее опасны, чем те, что переходят с оружием в руках на сторону красных.

Низко, почти касаясь крыш станционных зданий, пролетел гидроплан. Его серая тень проползла по освещенному перрону и ушла к Иртышу. И еще не смолк рев мотора, когда из города донесся благовест церковных колоколов.

Грэвс поднял голову и прислушался.

— Кого-то хоронят, — сказал он.

— Нет, — сказал Эмерсон. — Это они просят бога о даровании победы. Дитерихс объявил священную войну. Его называют «святым генералом». В город съехались пять архиереев и попеременно служат на церковных площадях. Там формируются полки «святого креста».

— Дитерихс не похож на святого, он лукавит, — сказал Грэвс.

Они проходили мимо распахнутой настежь теплушки. На полу в ворохе грязной соломы сидел раненый с забинтованной головой. На коленях у него лежала голова другого раненого, неподвижно распростертого поперек вагона. Грэвс брезгливо поморщился.

— Идемте, — сказал он Эмерсону. — Наверное, капрал уже погрузил «кадилак».

Они вернулись к вокзалу. Грэвс хмурился и смотрел себе под ноги.

На первом пути против вокзальных дверей стоял поезд в три вагона с платформой в хвосте. «Кадилак» был погружен, и американские солдаты из охраны Грэвса без дела толпились на перроне.

Грэвс приказал отправлять поезд в Ишим и вошел в салон-вагон с маленьким американским флажком на дверях. Настроение у Грэвса было скверное. Первые впечатления от армии Колчака оказались неутешительными. Чтобы судить о развале, не следовало даже ехать на фронт. Развал был очевиден и в тылу. Однако Грэвс ехал. Разговор с Дитерихсом вселил в него подозрение. Ему казалось, что этот «святой генерал» лукавил и что-то старательно пытался скрыть от него — посланника Вильсона. Что? Небоеспособность армии? Неспособность командования? Нет, он должен был все видеть сам, все проверить и все оценить, потому что все это было куда важнее, чем простая инспекционная поездка по фронту — дело касалось всей Сибири. Удастся ли удержать ее? Один неловкий шаг, неловкий ход — и она может ускользнуть из рук.

Грэвс подвинул кресло к окну и сел, собрав внимание, как наблюдатель, изучающий поле предстоящего боя.

Поезд медленно двигался к выходным стрелкам, и дым паровоза застилал окно. Когда дым рассеивался, мимо тянулись все те же вереницы воинских вагонов и возле них бродили все те же раненые.

7

Настроение Грэвса не исправлялось, и чем больше удалялся поезд от Омска, тем сильнее становилась тревога. Сгорбившись в кресле, едва не касаясь лбом стекла, Грэвс глядел в окно с таким же опасливым напряжением, с каким глядит в смотровую щель танка водитель, ведущий машину по чужой и враждебной земле.

Эмерсон молча шагал из угла в угол.

— Кто этот Пепеляев, к которому мы едем? — спросил Грэвс.

— Молодой генерал — брат лидера кадетов министра Пепеляева, — сказал Эмерсон. — Ходили слухи, что он в оппозиции к адмиралу.

Грэвс повернулся от окна.

— В оппозиции? Чего же он хочет?

— В последних боях красные уничтожили у него половину армии, — сказал Эмерсон. — Может быть, он ищет виновного. У него есть все основания быть недовольным…

Поезд грохотал на стыках рельс, и мимо окна проносились клочья черного дыма, будто рядом шел бой и за насыпью рвались гранаты.

Потом взревел паровоз, и поезд замедлил ход.

— Разъезд, — сказал Грэвс и опять обернулся к окну.

Но вдруг он поспешно поднялся с кресла и на шаг отступил вглубь вагона.

— Они бегут к поезду и что-то кричат…

— Кто? — спросил Эмерсон.

— Русские солдаты… Они атакуют наш поезд…

За окном мелькали солдатские шинели и слышались крики. Потом гулко раздались два винтовочных выстрела, снова взревел паровоз и лязгнули нагонные буфера. Видимо, машинист решил не останавливаться на опасном разъезде. Опять мимо окна стремительно понеслись клочья черного дыма, и опять застучали колеса на стыках.

Через минуту, когда поезд выскользнул за тупики и стрелки разъезда, в салон-вагон вошел капрал.

— Что там случилось, Джонсон? — спросил Грэвс.

— Русские солдаты требовали, чтобы мы отвезли их