Восстание - Юрий Николаевич Бессонов

и верховному главнокомандующему адмиралу Колчаку о небывало упорном сопротивлении красных, об огромных потерях и о том, что успех наступления — только кажущийся успех, так как при отсутствии резервов наступление очень скоро может снова превратиться в беспорядочное бегство.

Однако, окрыленный надеждами на обещанную Моррисом помощь, Колчак не обращал внимания на рапорты Дитерихса. Они сердили его, и он подумывал: не пора ли заменить «святого» генерала каким-нибудь менее святым, но более решительным и отважным.

В эти дни сентябрьских боев Колчак не знал покоя. Он то уезжал на фронт и там торопил наступление, то возвращался в Омск и в спешном порядке принимался проводить подсказанные ему Моррисом реформы. В надежде ослабить партизанское движение он решился даже на созыв земского собрания.

«Исполненный глубокой веры в неизменный успех развивающейся борьбы, — писал он в обращенной к народу грамоте, — почитаю я ныне своевременным созвать умудренных жизнью людей земли и образовать государственное земское совещание для содействия мне и моему правительству».

Он утвердил конституцию для Архангельска, отправил подробные инструкции Деникину, произвел хивинского хана в генералы, а эмиру бухарскому присвоил титул «высочества». Он даже занялся организацией нового Аму-Дарьинского казачьего войска и сам рассматривал всевозможные проекты «умиротворения умов народов Сибири».

Он требовал от министров ежедневных докладов о выполнении намеченных им реформ, созывал государственные совещания, сменял старых и назначал новых администраторов.

Государственная административная машина завертелась полным ходом и всеми колесами. Однако, ничем не связанная с народом, не имеющая его поддержки, она вертелась впустую, бессмысленно производя пустопорожний шум, как любая машина, работающая на холостом ходу.

В типографии печатались и рассылались во все концы Сибири новые законы, циркуляры и распоряжения; из столичного города Омска в провинцию ехали бесчисленные уполномоченные, ревизоры и контролеры; снимались с постов проштрафившиеся администраторы; давались заверения о «демократических свободах», но все шло по-старому. По-старому карательные отряды шныряли по деревням, вылавливая «неблагонадежных» и казня их; попрежнему до отказа были набиты людьми тюрьмы и под нагайками контрразведчиков до суда умирали рабочие, заподозренные в большевизме; попрежнему писались строго-секретные циркуляры об усилении террора, и попрежнему никто в народе не верил лживым «демократическим» заявлениям агента Антанты Колчака.

Государственная административная машина крутилась, развивая все большую скорость вращения своих колес и колесиков, а увлеченные этим кажущимся движением Колчак, его министры и специалисты-политики не замечали другого истинного движения, движения народного, не только не ослабевающего, вопреки их хитрым маневрам и стараниям, но становящегося для них все более грозной и страшной силой, — всенародного движения к большевизму.

Партизанские фронты неуклонно приближались к великой Сибирской магистрали и, сливаясь в почти сплошную линию, отрезали от городов сельские районы. Территория, на которую еще распространялась власть колчаковского правительства и интервентов, с каждым днем уменьшалась, превращаясь в узкую полосу земли, лежащей вдоль железной дороги, полосу, которую еще в силах были оборонять от партизан иностранные наемные войска.

Однако гипноз собственной деятельности и деятельности всего государственного аппарата был настолько силен, что Колчак не замечал приближающейся катастрофы. Он приказывал своей армии наступать во что бы то ни стало, радовался каждому километру, на который продвигались его полки к западу, и уже предвкушал широкое наступление всем фронтом, когда прибудут обещанные Моррисом американские дивизии и в бой вступит чешский корпус.

Но вдруг в тот самый момент, когда Колчак считал уже выполненной данную войскам задачу выйти на Тобол и закрепиться, белая армия внезапно остановилась, качнулась, теряя равновесие, как боксер, израсходовавший остатки сил на последний уже бессмысленный удар, и покатилась назад к Ишиму.

Сражение, на котором была основана надежда удержаться у Тобола, было проиграно, и даже самые легкомысленные министры заговорили о возможности сдачи Омска.

10

В день крушения надежд, когда войска побежали назад к Ишиму, Колчак получил секретное донесение контрразведки о том, что Гайда на востоке не оставил своей подрывной деятельности. Контрразведка сообщала, что во всех городах, через которые он проезжал во Владивосток, Гайда вел тайные переговоры с земцами и разными политиками, находящимися не у дел, о новом государственном перевороте, предлагал себя на пост верховного главнокомандующего и едва ли не на пост главы будущего правительства.

Колчак вскипел. Не посоветовавшись ни с кем, даже не проверив правильность сообщения контрразведки, он приказом лишил Гайду орденов, разжаловал в рядовые и, бросив на фронте отступающие войска, поспешно вернулся в Омск, чтобы потребовать от союзного командования немедленного ареста крамольного чеха.

Войдя в штаб, Колчак был немало удивлен, увидав в приемной весь дипломатический корпус.

— Зачем они приехали? — спросил он у сопровождающего его в кабинет дежурного адъютанта и сам подумал: «Может быть, и они тоже приехали говорить по поводу Гайды? Может быть, он уже поднял восстание?»

— Не могу знать, ваше превосходительство, — ответил адъютант. — Они сказали, что имеют к вам очень срочное и важное дело.

Колчак недоверчиво покосился на адъютанта, но тот стоял, вытянувшись в струнку, и лицо его не выражало ничего, кроме страха перед адмиралом и готовности немедленно с рвением исполнить каждое его приказание.

Это немного успокоило Колчака. Он достал носовой платок, вытер повлажневший лоб и, сев к столу в кресло, сказал:

— Просите их.

Адъютант не тронулся с места.

— Ваше превосходительство, разрешите прежде доложить… — несмело сказал он.

Колчак нетерпеливо нахмурился.

— Что еще?

— На имя вашего превосходительства получен срочный пакет с надписью: «Сугубо секретно. Передать в собственные руки».

— От кого пакет? — спросил Колчак и опять подозрительно посмотрел на адъютанта.

— От министра иностранных дел, от господина Сукина, ваше превосходительство.

— Дайте.

Адъютант, сразу заторопившись, достал из папки большой пакет с красными пятнами сургучных печатей.