Царская чаша. Книга I - Феликс Лиевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А, Петровна, хорошо, вели скорее подавать, да гостей к столу просите. Татьяна! Княжне скажи, пусть наготове будет вскоре спуститься к нам.
Разместились, короба разобрали, наряды развесили, и в покоях обвыклись Варины подружки, и наскоро, после лёгкой баньки, с ней успели переговорить обо всём сразу, да ни о чём толком. Думалось, всю ночь так и проболтают, но усталость дорожная сморила обеих. Как ни досадовала княжна Варвара, что оставили её в одиночестве и волнении неутолённом дожидаться короткого сна на восходе уже, а и её незаметно укрыло глубоким забытьём. Утро встало ранним жаром, засветило в глаза-окна терема, и княжна очнулась в тревожном ужасе, тихо вскрикнув и сразу садясь в постели. К ней тут же кинулась княжна Марья, уже успевшая потихоньку умыться, накинуть сарафан и переплести косу. А Люба, босая, в ночной рубахе, шёпотом велела сон запоминать хорошенько.
Обе выжидательно молчали.
– Ох… Привидится же! Будто изъели меня комары так, что лица не показать – всё в ляпках красных, что и белилами не замазать, а мне сейчас к венцу… Маша, подай водицы, сердце выпрыгивает… Рубаха насквозь, ознобом прошибло всю… Страх-то какой! И зеркальце моё!
Они стали наперебой, совместно с поднесённым ковшиком воды, а также требуемым крохотным круглым зеркалом, её уверять, что то – пустячное, что если бы вот излишне распрекрасной, ангельской, или, напротив, больною и страшною старухой она себе увиделась – то был бы знак дурной… А так – простые опасения, страхи обычные. Надоели кровососы эти за лето, вот и мерещатся. А свадьба на Покрова наверняка будет, так там какие уже комары. Обе смеялись, отмахивались как от невидимых ненужных помех, и поглаживали подругу, обнимая. И княжна, вполне доверившись им, утешилась. Однако никуда не тронулась из светлицы, покуда не прочла перед образами коленопреклоненно положенного: «Господи Боже, благослови! Во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь! Как Господь Бог небо и землю, Воды и звезды, и сырую мать-землю твердо утвердил и крепко укрепил, и как на той мать-сырой земле нет никакой болезни, ни кровяной раны, ни щипоты, ни ломоты, ни опухоли – так бы сотворил Господь и меня, рабу Божию Варвару, твердо утвердил и крепко укрепил жилы мои, и кости мои, и белое тело мое; так бы и у меня, рабы Божией Варвары, не было на белом теле, на ретивом сердце, ни на костях мои, никакой болезни, ни крови, ни раны, ни щипоты, ни ломоты, ни опухоли. Един архангельский ключ, во веки веков, аминь!». Вторя ей, и подружки, за себя каждая, то же отчитали.
Собрались в церковь к утрене, стояли службу Великомученице Аграфене.
Поселяне заходили и выходили, отдав Богу богово и возвращаясь к трудам неотложным.
Весь день следующий пробежал вприпрыжку.
Утром ещё отдохнувшие гости-провожатые благодарили хозяйку за радушие и угощения и простить их просили, что остались бы охотно на всенощное бдение, да спешные поручения велят им отправляться немедля, кому – по заботам князя Сицкого в многочисленных его владениях, кому – дальше до Ярославля к родичам боярина Захарьина, и одному – с поручением воеводы-боярина Басманова к его домашним в вотчину. До них вёрст семьдесят отсюда, добраться хотелось засветло. Княгиня тотчас велела собрать и принести для боярыни Басмановой гостинцы, передавала поклоны и пожелания добра и здравия чадам и домочадцам. Гости обещали воротиться не позднее чем через неделю, и забрать боярыню и княжон, коли те не надумают оставаться дольше.
До полудня самого чинно прогуливались с княгиней и сватьей по усадебным угодьям. Выходили и за подворье, глянуть на окрестности. С усадебного пригорка на все стороны хорошо виделись повсюду кипенно белеющие платки и яркие рубахи рассыпанных по лугам, травным цветущим полянам и обочинам перелеска косцов. Торопились, пока вымахавшую траву жарой не заморило либо не уложило дождями, заготовить и убрать в сенники, до другого покоса. Издали, из леса, и с отдалённых травостойных пустошей ползли кое-где верхом накиданные телеги свежего сена. На иных ехали целыми семействами, нарядные410, иные же сопровождал всего один кто-то, остальных, к косьбе способных, оставляя на удачно обнаруженных местах дотемна, а то и на ночь оставались там, чтоб с первым светом по росе косить дальше.
И после обеда сразу, когда затихла на время усадьба в сонном мареве, и на дворе не шуметь старались, чтоб княгине и гостьям не мешать отдыхать, девушки и не думали дремать. Забрались в сад с покрывалом, с ягодным питьём, печением постным, сухими заморскими ягодами и орехами калёными, и расселись на нём в душистой ласковой тени. Даже несносные мошки и глупые мухи ленились летать… Гудение пчелиное едва доносилось к ним из некошеных ещё закоулков и окраин садового царства. Бесконечным виделся день срединный.
– Ну что, взаправду ли вчера нас отпустили? Не перегадала бы матушка сегодня. Как думаешь, Маша?
– Тихо так… Будто бы все забыли, какая нынче ночь. Да не бойтесь, не перегадает. С чего бы!
– Анна Даниловна заругается, мать ко всенощной надумает и откажет тотчас!
– Да Анна Даниловна только с виду строгая, и дурости всякой не терпит, а если с ней ласково да смиренно, разумно если – то добрая она. Мы скажем, что погуляем немножко, а к полуночи готовы будем во храм с ними идти.
– Ой, Машка, цены тебе нет! – заключила Люба.
– И то правда, – княжна Марья выбрала вяленую курагу покруглее, отправила за бело-розовую щёку и блаженно зажмурилась. – Тётенька говорит, что об эту пору ягодов с куста кушать полезнее, а я вот без сладенького не могу. Вся эта смородина что-то кислой мниться.
– А я вот яблочек страсть как жду. Может, не забыли, а наоборот, сейчас спят, чтобы на всю ночь после хватило. Видать, не больно строг у вас тут батюшка, позволяет «действу бесовскому» твориться?
– Строг не строг, не одобряет, само собой. Да я и не знаю, как там всё бывало, ни разу ведь дотемна на реке не сиживала. А из терема не слыхать. Но травы освещать во храме не отказывается…
Они прислушались невольно к сонной солнечной тишине, и к безмятежности этой прибавился едва слышный одинокий звон размеренных мягких ударов о железо. Каплями этот звон падал и тут же гас – где-то в ближнем дворе, видимо, мужик отбивал жало косы. Всех трёх совсем разморило, так что двинуть пальцем было невмоготу, и они лежали и смотрели в просторное и немного как бы запылённое небо, в котором, высоко-высоко, вились ласточки. И прекрасно так было, покойно, и – досадно, как
