Черный Баламут. Трилогия - Олди Генри Лайон

Карна взглянул в глаза флейтисту — и успел заметить, что Кришна внимательно следит за ним. Ну конечно! Его пригласили отобедать, а он стоит и молчит, как последний невежа!

— Благодарю тебя! Конечно, я с радостью разделю с тобой трапезу! И еще раз прошу простить меня за…

— А-а, пустое! С ними только так и можно. Хочешь, парочку сосватаю на ночь?

— К ночи и поглядим! — совсем растаял Карна.

— Можете одеваться! Великая Богиня простила вас, — небрежно махнул рукой Кришна пастушкам, после чего лучезарно улыбнулся им.

Девицы заулыбались в ответ и бросились разбирать свою одежонку.

— Пошли, дружище. Поедим, отдохнешь с дороги…

До ближайшего городка — небезызвестного Коровяка — они так и не добрались. Но в пастушьем становище, куда Кришна привел нового друга, молодым людям был оказан самый радушный прием. Расстилались циновки и ковры, распахивались пологи шатров, зажигались радостью взоры, глиняные печати сбивались с потаенных кувшинов, дразнящий аромат вздымался над очагами и земляными печами, а над всем этим, над апофеозом гостеприимства, царила флейта.

Пела.

Ликовала.

Обещала вечный праздник.

Уже под вечер, осоловев от еды и многочисленных здравиц, Карна рискнул спросить у самого замечательного парня на свете:

— Слышь, Кришна… ты извини, что я в душу лезу, но… Сам знаешь, тебя в народе любят (Кришна согласно кивнул), но именно тебя, Кришну Джанардану. А насчет того дела, что ты — Опекунская аватара (Кришна как бы невзначай пробежал гибкими, почти женскими пальцами по ладам флейты)… Насчет аватары бывает что и посмеиваются. Складухи поют: «Ручки-ножки, огуречик — получился человечек, а еще добавим Жару — и получим аватару!» Шутка, ясное дело! Только… я вот чего спросить хотел: это правда?

— Правда, — серьезно кивнул Кришна, на миг оторвавшись от флейты.

— А… каково оно — быть аватарой?

— По-разному. — Черный Баламут больше не улыбался и, говоря, каким-то чудом ухитрялся одновременно извлекать из флейты некое подобие мелодии.

Возможно, этот ответ был мелодией или мелодия — ответом. Кто разберет?

— По-разному, дружище. Иногда — проще простого. Иногда — никак. А иногда в пляс идешь… под чужую дудку!

Быстро выпалив последнюю реплику, Кришна припал к флейте, словно жаждущий

— к ручью, и развеселая плясовая огласила окрестности.

На месте пастушек стоило бы ревновать Черного Баламута не к соперницам— подружкам, а вот к этому бамбуку с отверстиями.

Своя дудка, не чужая.

Карна угрюмо поджал губы. Он понял. Или ему показалось, что он понял.

— Откровенность за откровенность, — вдруг заявил Кришна, перестав играть.

— И без обид. Ты уверен, что Первый Колесничий — твой настоящий отец?

— А по шее? — осведомился Карна. — Да моя матушка ни в жизнь…

— Верю, верю! — замахал на него руками Черный Баламут. — Я ж сказал: без обид! Это я так, сдуру…

И Карна не обиделся.

А потом была ночь с пастушкой, на удивление искусной в любовных утехах. Изголодавшийся по женщинам Карна был ненасытен, и под утро оба уснули, полностью удовлетворенные друг другом.

Когда Карна уходил, Черный Баламут стоял на пригорке и провожал гостя песней. Как и положено провожать друзей.

— Ставлю флейту против серег… — задумчиво пробормотали пухлые, чувственные губы, когда путник скрылся за поворотом.

И повторили:

— Флейту против серег…

Черный Баламут думал о татуированном юноше, вспыльчивом простаке, первом, кто устоял против его флейты. Он смотрел на дорогу, и глаза Кришны в этот момент походили на два отпечатка ладоней, выжженные в коре платана.

Есть вещи, о которых стоит поразмыслить заранее.

Есть люди, которых в нужный момент хорошо иметь на своей стороне.

Есть нелюди, которых в нужный момент хорошо иметь на своей стороне.

Черный Баламут отлично знал, чего хочет, и с легкостью умел завоевывать расположение людей.

О нелюдях — позже.

Ах, глупый ты, долговязый сутин (или не сутин) сын! — если б все было так просто! От самого себя не уйдешь, хоть все три Мира измерь босыми ногами, от адской бездны Тапаны до Обители Тридцати Трех! Пылишь торными путями, бредешь тропами, скользишь по осыпи — а толку как от козла молока…

Все мы пляшем под чьи-то дудки.

Глава VI

СВЯТЫЕ МОЩИ

1

ДОРОГА

…Великая, благословенная, лучшая из гор по имени Махендра! Изрезанная речными потоками, окруженная множеством предгорий, она казалась гигантским скоплением туч, и высили отвесные стены неприступные с виду ущелья. Здесь обитали лишь звери и птицы, множество пернатых оглашало окрестности своим пением, и сновали кругом стаи диких обезьян. Величественные леса охраняли покой лотосовых озер и прудов в обрамлении тростника, подобно тому, как благоухающий венок обрамляет чело героя.

Своими прекрасными деревьями местность напоминала небесную рощу Нандану, которая дарует усладу сердцу и уму. Деревья здесь стояли в пышном цвету в любое время года, в любую пору они обильно плодоносили, сгибаясь до земли под тяжестью плодов. Были тут цветущие манго и амратака-смолонос, пальмы фиговые, кокосовые и финиковые, а также банановые, стройные паравата, кшаудра и прекрасна кадамба, лимонные, ореховые и хлебные деревья, обезьянья капитха и приземистые харитака с вибхитакой, а также душистый олеандр соседствовал с ашокой-Беспечальной и трепещущей шиншапой.

Край звенел от восторженных песнопений всегда опьяненных кукушек. Дятлы, чакоры, сорокопуты и попугаи, воробьи, голуби и фазаны, сидя на ветвях, издавали чудесное пение. Светлые воды бесчисленных озер были сплошь усеяны белыми лилиями, розовыми, красными и голубыми лотосами, всюду виднелись во множестве жители вод — гуси и скопы, речные петухи-джалакукутты и утки— карандавы, лебеди и журавли, не считая веселых водяных курочек.

Далее же открывались взору пленяющие душу заросли лотосов, среди которых сладостно, в ленивом опьянении нектаром, жужжали беззаботные пчелы, красновато— коричневые от пыльцы с тычинок, растущих из лона цветка.

Повсюду в дивных зарослях, под арками из лиан, виднелись павлины и павы — возбужденные, страстно-взволнованные рокотом туч-литавр. Яркие танцоры, они издавали свое нежное «кхр-р-рааа!» и, распустив хвосты, плясали в упоении, изнемогая от истомы, другие же вкупе со своими возлюбленными сладко нежились в долинах, увитых ползучими побегами.

Нигде не было ни колючек, ни сухостоя, листва и плоды полнились соком, великое множество всяких кустов, деревьев и лиан буйно цвело, зеленело и плодоносило…

— Ах ты, выкидыш лука Индры[135]!!! Камень свистнул в воздухе.

Толстый попугай-самец, секундой раньше обильно нагадивший Карне прямо на темечко, лишь каркнул с насмешкой. То ли ворону подражал, разбойник, то ли иначе изъясняться не умел. В листве запрыгали обезьяны, вопя от счастья, — попугайская выходка показалась хвостатым разгильдяям верхом изящества.

И град огрызков обрушился на юношу.

Карна погрозил им кулаком, сорвал широкий лист с куста, уплатив пошлину в виде ссадин (кол-люч, сволочь!), после чего, оттираясь на ходу, заспешил прочь. В последнее время он страстно мечтал обладать мощью легендарного Десятиглавца, царя ракшасов, хотя бы для того, чтобы с корнем выдрать из земли эту треклятую Махендру.

Лучшую из гор, хребет ее в кручу…

Полгода странствий пешком от Хастинапура до Восточных Гхат — через Поле Куру и земли ядавов, пересекая рубежи Нижней Яудхеи и Южной Кошалы, Магадхи и Ориссы — превратили молодого горожанина во вполне достойного бродягу. Выучив воровать, чтобы не остаться голым, попрошайничать или перебиваться случайными заработками, если хочешь набить брюхо миской толокнянки, с грехом пополам изъясняться на десятке наречий — иначе вместо расспросов о дороге ты рискуешь смертельно оскорбить собеседника, стремглав прятаться в кусты, едва завидев охраняемый паланкин сановника или царскую процессию, уныло коротать вечера у ашрамов молчальников, прикусив язык и уплетая за обе щеки похлебку из горьких кореньев.