Я - Шарлотта Симмонс - Том Вулф

В какой-то момент его охватила эйфория. Сбылась его самая заветная мечта, она стала явью — просто так, без всяких усилий с его стороны! Всю дорогу Шарлотта шла, не отодвигаясь от него, — держа его под руку, склонив голову ему на плечо! Она сама попросила не оставлять ее. Разве что не сказала вслух: «Возьми меня! Я твоя!» Эдам был на седьмом небе от счастья — каким он его себе представлял, от осознания того, что счастье уже подходит к его дому и готово постучать в дверь. И Дьюпонт, и все окружающее, и весь мир, весь космос, все сущее сжалось до крохотного пространства, где были только двое — он и Шарлотта Симмонс. Эдаму казалось, что он парит где-то между неверием в собственное счастье и самим счастьем, между предчувствием любви и любовью.

С другой стороны, ему никак не удавалось избавиться от коловших его мозг изнутри сомнений. Слишком уж все это хорошо, чтобы быть правдой. Ну, так получилось, что ты в буквальном смысле налетел на нее — вернее, она на тебя — в библиотеке. Бабах! — и вдруг через какой-то час она уже идет вместе с ним к нему домой. Значит ли это, что она принадлежит ему? Но ведь все случилось именно из-за того, что ее первый сексуальный опыт оказался таким неприятным и мучительным! Из-за того, что Шарлотта страдает от психологической травмы в связи с тем, что потеряла девственность! И что же он с этого имеет? Ему-то как раз больше всего на свете хотелось потерять собственную невинность именно с этой девушкой, которая сама была так невинна и не стала бы смотреть на него презрительно и свысока из-за отсутствия у него сексуального опыта и, следовательно, неловкости в сфере интимных отношений.

Но при всем этом — она ведь очень скоро окажется у него дома, и не просто зайдет на минутку, а останется на всю ночь, будет спать в одной комнате с ним — по той простой причине, что в его квартире только и есть одна комната, и комната эта очень маленькая, и кровать — настоящая кровать — тоже только одна, ну а дальше… как часто бывает в жизни: одно вытекает из другого, что-то следует из чего-то и так далее — разве нет?

И все-таки — как можно тащить в постель девушку, которая пришла к тебе в слезах и в отчаянии, в поисках защиты, после того, как над ней фактически надругался этот похотливый жлоб из студенческого клуба?

Но при этом…

…И в таком лихорадочном режиме мозг Эдама работал всю дорогу, пока они шли от кампуса к его дому: «вкл.»/«выкл.»/ «вкл.»/«выкл.»/«вкл.»/«выкл.», и бинарная схема без конца перебирала варианты и готова была просто сгореть.

Чем ближе они подходили к его дому, тем больше Эдам беспокоился: его возбуждали мысли о том чудесном и необыкновенном, что может случиться, и о том, как это может произойти… и в то же время он страшно боялся той секунды, когда это произойдет: что подумает его возлюбленная, когда переступит порог его дома, что скажет, как отнесется к тому, что увидит? Эх, знал бы заранее — навел бы порядок, а так повсюду грязь, шмотки валяются… да и вообще особой чистоплотностью в быту он не отличался… Сам дом стоял в глубине квартала, застроенного унылыми кирпичными коттеджами с крохотными газончиками перед каждым входом. Сооружено это «чудо архитектуры» было в начале двадцатого века на маленьких, нарезанных, как лоскутки, участках земли. Дома стояли на расстоянии буквально семи футов друг от друга, и в узкие щели между ними никогда не заглядывали солнечные лучи. Из этих не то проулков, не то проходов, не то просто узких лазов между соседними домами постоянно пахло сыростью и плесенью. Сами кирпичи, из которых были сложены стены, давно потемнели от грязи, пыли и в первую очередь от въевшейся в них угольной копоти. Деревянные балки карнизов, перекрытий, стропил, а также подоконники, оконные рамы, ставни, входные двери и маленькие крылечки — все это красилось редко и недобросовестно, а потому это хозяйство давно уже начало гнить и теперь скрипело, прогибалось, трескалось и шелушилось. Несколько поколений наружной проводки, спасаемой от непогоды многочисленными слоями белой краски, расходились по стенам домов причудливыми веерообразными узорами. Практически все водосточные трубы, проходившие по углам зданий, давно пора было менять. Впрочем, заниматься обновлением этих «апартаментов» никто не спешил. В свое время эти дома были построены как дешевое жилье для небогатых семей, но впоследствии перепланированы и разделены на маленькие квартирки.

Впрочем, сегодня Шарлотте было не до созерцания местных достопримечательностей. Всю дорогу она изо всех сил цеплялась за Эдама и продолжала хныкать. К двери его квартиры вела небольшая, но крутая и узкая лестница, выкрашенная темно-коричневой краской. Края ее ступеней были обиты полосками металла, глухо звякавшими под ногами. Подниматься по этой узкой лесенке вдвоем было невозможно. Эдам хотел бы пропустить Шарлотту вперед, но в данной конкретной ситуации подобная вежливость была просто неуместной. Достав из кармана ключи, он первым поднялся на четыре ступеньки, отделявшие его от двери квартиры, и вынужден был проделать это упражнение вполоборота, потому что Шарлотта продолжала отчаянно цепляться за его руку, не желая отпускать от себя хотя бы на миг. Это осложнялось странным, нетипичным для Эдама состоянием: от любви, восторга и бушевавших в душе сомнений у него не на шутку закружилась голова. Руки дрожали, и даже на то, чтобы открыть три запертых на все обороты замка, ему потребовалось гораздо больше времени, чем обычно. Наконец он открыл дверь, на ощупь щелкнул выключателем — и в душе у него все оборвалось…

…Ибо он увидел свое жилище глазами своей возлюбленной. Да уж! Считать это «квартирой» можно было только в насмешку! Это же просто какая-то щель! Похоже, кто-то неплохо прикололся, назвав квартирой узкую, вытянутую каморку, получившуюся при делении на четыре части двух бывших смежных комнат. Остальные три каморки снимали студенты-выпускники. Доставшиеся Эдаму хоромы едва достигали десяти футов в ширину и казались еще меньше и теснее из-за того, что часть потолка и одной из стен была срезана наклонной крышей. Каждый вошедший в комнату невольно втягивал голову в плечи, хотя на самом деле по большей части помещения можно было ходить, не пригибаясь. Имевшаяся в распоряжении съемщика «кухня» состояла из малюсеньких «плиты», «раковины» и «холодильника», которые благодаря какому-то чуду компоновочного искусства удалось впихнуть в пространство, когда-то — в лучшей жизни — выделенное под стенной шкаф. Эдаму казалось, будто его мозг просто чешется от сыпи бесконечных кавычек, которыми приходилось снабжать название почти каждого предмета, составлявшего обстановку его жилища. Он-то уже привык, но как оценит всё это девушка его мечты — оставалось только догадываться. Взять ту же «кровать» — на самом деле это был просто-напросто матрас, положенный на простую дешевую дверь, купленную по случаю распродажи на какой-то строительной базе и покоившуюся на четырех шлакоблоках, подсунутых под углы. И это бы еще полбеды: самое ужасное — белье, одеяло и подушка на «кровати». Настоящее крысиное гнездо! И везде, что в гнезде, что по всему пыльному полу, раскиданы грязные носки, кроссовки, тапочки, трусы, носовые платки, спортивные штаны, футболки, смятые полотенца… Как же все это, оказывается, воняет! А ведь Эдам привык вдыхать этот воздух, по крайней мере, с вечера до утра. Можно только гадать, как отреагирует на все это Шарлотта. Хорошо еще, если просто упадет в обморок. Тогда она хотя бы останется здесь на некоторое время, а не развернется и не уйдет в ночь, так и не ознакомившись с самым большим позорищем так называемой квартиры Эдама: санузел… располагался… в общем холле… и им пользовались все четверо бедняг, обреченных на существование в четырех каморках!

Эдам боязливо посмотрел на Шарлотту. Она, в свою очередь, смотрела на него с выражением страдания на лице.

Немного помявшись, парень сказал:

— Я понимаю, это не совсем то, что ты…

— О, Эдам! — воскликнула она. — Спа… спа… спа… спа… спа… — «спасибо» тонуло во всхлипах и слезах, — …сибо тебе… — С этими словами девушка обхватила его обеими руками и прижалась головой к его груди. Она сбивчиво заговорила, уткнувшись в его куртку, из-за чего голос звучал глухо и невнятно: — Я так устала, Эдам. Мне так плохо. Побудь со мной, пожалуйста. Ты даже не представляешь, как я себя ужасно чувствую. Сегодня ночью я не смогу быть одна. Я… я этого не вынесу, Эдам, не вынесу… Я больше не мо… мо… мо… мо… мо… могу. — Руки Шарлотты ощутимо сжимали его грудную клетку.

Тем временем в мозгу самого Эдама, особенно в вышеупомянутой зоне Вернике, мысли просто бурлили; одной из этих мыслей почему-то было наблюдение, что у нее совсем уже исчез провинциальный, если не сказать — деревенский акцент.

— Не волнуйся, милая, — заявил он. — Я здесь, с тобой, и я останусь с тобой.