Кадын - Ирина Богатырева

Он приблизился к отцу, и несколько мгновений они смотрели друг другу глаза в глаза, будто бы изучали, — два царя, молодой, с гладким, сухим лицом, и старый, с седой бородой. Только после положили правые руки на плечи друг другу, приветствуя.

— У меня найдутся люди, чтобы взять заботу о твоих лошадях и спутниках, — отец сказал.

— У них с собой шатры, они поставят их там, где ты им укажешь, царь.

— Пусть так, сейчас же проходите все вместе в дом, к трапезе.

Мы посторонились с Санталаем, давая царям пройти. Атсур, пригибаясь при входе, взгляд на меня кинул — как плеткой прижег меня этот взгляд. Мы с братом зашли следом. Слуги уводили коней и верблюда за дом, люди Атсура внутрь втягивались, а от подножья холма, видела я, приближались старшие братья.

Цари уже у очага сидели. Старая мамушка ставила столики перед ними, служанки вылавливали куски мяса из котла. Атсур говорил:

— Я вижу, даже слуги в доме твоем те же, эту женщину я помню еще с зубами.

— Добрых коней кто меняет? — отец отвечал. — А в степи новые порядки не ты ли завел? Слышал я, крепкие бои с братьями держать тебе приходилось.

Быстрый взгляд метнул Атсур — и опять спокойный сидел.

— Мой меч знал сражения, то правда. Но где твои дети? Или те возмужалые воины, кого я заметил здесь, твои младшие?

Он вел себя, как равный с отцом и по возрасту, и по силе. Мне не нравилось то. Но отец кивнул, и мы с Санталаем приблизились к очагу. Он нас представил. Мы стояли молча, как положено младшим, Атсур же не сводил с меня своих глаз. Я не отводила взгляда.

Вскоре пришли другие братья, а люди Атсура молчаливой громоздкой бурой массой расселись на гостевой половине дома. Всем достались мясо и хмельное молоко. Гости брали еду обеими руками, ели быстро и жадно. Мы не спешили. Мне неприятно было на них смотреть.

— Кто едет в гости зимой, за долгим разговором едет, — начал отец. — Но и то еще знает, что в голодную дорогу он едет, — или будет жить до весны.

Атсур на это расхохотался:

— О том я не думал, как обратно поеду, ты прав, — сказал. — Но в наших степях нет большого снега, суметь бы выйти из ваших лесов. Я же за важным делом к тебе приехал, оно одно меня в дорогу толкало. Только позволь сначала о другом речь повести, разговор же большой до того часа оставить, когда все нас покинут.

— Мои дети — это я сам, — отец отвечал. — Только твои люди здесь лишние, распорядись ими и говори.

— Нет, добрый царь, не время сейчас, — Атсур настаивал. — Давай веселиться, а остальное оставим на вечер. Я с миром приехал и дружбой, закрыть хочу все старые розни. Прими от меня дары.

Он крикнул на своем языке, и три его человека, выплюнув недоеденные куски, бросились вон из дома, вытирая руки о шубы. Атсур пил хмельное молоко, на меня все тяжелее и дольше глядя. У него были резкие черты, широкие скулы, загнутый книзу нос и кожа красная, словно от ветра. Я решила совсем не смотреть на него.

Наконец те трое вернулись, неся три тюка. Положили их перед очагом. Сперва разрезали узлы на самом большом. Там были отрезы шерстяных тонких тканей желтого и белого цветов, широкие бронзовые пряжки на пояса и войлочные, яркие, цветами разрисованные чепраки. Все это слуги разложили по шести кучам.

— Я помнил, что шесть сынов боги послали тебе, царь, — молвил Атсур. — Эти дары твоим сыновьям и их прекрасным женам.

Люди стали обносить братьев, те благодарили Атсура кивками и поднимали чаши. Разрезали веревки на втором тюке. Там лежал широкий пояс из бронзовых пластин с выбитыми узорами из точек и кругов, на толстой кожаной основе, с такой же большой пряжкой, на ней птица была с глазами из красных каменьев. На поясе висели богато украшенные камнями и тонкими пластинками серебра ножны, из них торчала рукоятка меча, по размерам схожего с нашим, тоже богато украшенная. Еще в том тюке было бронзовое плоское блюдо с рисунками овец и козлов и дорогой чепрак из шерстяной ткани, крашенной пурпуром, с рисунком золотой нитью. По бокам чепрака висели кисти из красных нитей, три такие же были на ремне на грудь коню.

— Эти дары для тебя, царь, — сказал Атсур, и слуга поднес все отцу. — Не хмурься, что не дарю тебе золота, как подобает такому владыке. Эти вещи принадлежали моему отцу, а он был великий царь, ты знаешь. Лишь эти ножны и рукоять изготовили по моему приказу. Я велел не делать только клинка. Я не знаю размера твоей руки и побоялся оскорбить тебя, если сделали бы меньше. Велишь своим кузнецам вбить тот клинок, какой тебе подойдет.

Атсур лукавил, мы все поняли это: его земли были бедны на железо, и хороших кузнецов он не имел. Атсур не хотел показать свою слабость в этом. Отец с хмурым лицом принял дар, — чтобы не оскорбить гостя. Атсур не мог не заметить того, но не подал вида. Слуги уже развязали третий, малый сверток, и молодой царь неожиданно поднялся с места и сам подошел к нему.

— Я вез подарки для женщин этого дома, — сказал он и взял в руки деревянную чашу с точеной крышкой, размером с крупное яйцо. Он извлек оттуда бусы с прозрачными зеленоватыми камешками нефрита. — Но я вижу, царь не взял себе новой жены, значит, эти бусы я подношу твоей дочери, прекрасной лицом и черной бровями. Также я подношу ей и этот дар, в надежде, что не буду отвергнут. — И он достал крохотные серьги.

Кровь прилила к моему лицу: серег было две, а у нас две серьги дарит мужчина той деве, которую хочет взять женой к себе в дом. После свадьбы одну носит муж, другую — жена.

Я не знала, как поступить. Обернулась к отцу — тот смотрел на Атсура. Все братья тоже тяжело, с угрозой уставились на него. Гость же взял подарки и подошел ко мне, протягивая их.

— Я думаю, в ваших краях этот дар не имеет такого значения, как у нас, царь. Иначе я не знаю, как мне на это смотреть, — молвила я наконец, поняв, что отец ждет моего слова.

— Я помню ваши обычаи, царевна, — учтиво ответил гость, и кровь с новой силой бросилась мне в лицо.

— Значит ли это, что такова цель твоего приезда? — спросил отец.

— Когда я ехал, я не знал, сбрила ли Ал-Аштара свои девичьи волосы, — сказал степской царь. — Твои люди, встретившие меня в дороге, вселили в меня добрую надежду, и я стал торопить коней, чтобы скорей увидать цветок твоего рода. Но когда я приехал, то испугался за свои глаза: слишком легко ослепнуть от такой красоты.

Как по озеру проходит рябь от ветра, так прошла она среди моих братьев. Атсур не повел бровью. Я ощущала в себе слабость, ладони мои вспотели и похолодели, я не могла прямо смотреть ни на кого. Но все молчали, как если бы сказана была бестактность и люди не знали, как исправить это, не нанеся бóльшую обиду. Атсур взял серьги двумя пальцами и поднес к моему лицу. Я подняла глаза. Помню, тогда я отметила, что ногти его были сильно грязны.

— Я не могу принять этот дар, — как девица, тихо сказала я. Тут же сердце мое вернулось на место, и твердость вернулась. — Я не могу это принять, не мне носить одну серьгу в ухе, — повторила я громче.

Гладкое лицо гостя не изменилось. Все его чувства скрывались за щелями глаз. Он продолжал стоять передо мной, будто я ничего не сказала.

— Ты не все наши обычаи помнишь, царь, или не знаешь, — вступил отец. — Не сочти за оскорбление отказ, и мы не сочтем за оскорбление твое сватовство. Но моя дочь — дева-воин, она посвятила себя Луноликой матери нашей, ее удел — быть хранительницей силы люда, а замужество и материнство не станут ее тропой. Такой обет дала она при посвящении.

— Давно это было? — почему-то спросил Атсур, все еще не сводя с меня глаз.

— С лишним три года назад, — ответил отец.

— Я опоздал на три года, — сказал степской, сжал тонкие серьги в кулаке и опустился на место подле отца. Его лицо стало совсем похоже на маску. Все молчали, степские сворачивали мешки от даров и доедали угощение, стараясь не чавкать в тишине.

— Если это то, ради чего ты приехал, вот ты и сделал все, не прошло и дня, — сказал отец. — Как у нас говорят: соболь нанизан, хоть полон колчан. Но оставайся гостем в нашем доме, сколько захочешь, твои люди и кони всегда будут сыты. Можешь охотой тешить себя с моими сынами или заниматься другим, чем пожелаешь.

Атсур молчал. Подперев лицо кулаком, не мигая, смотрел в огонь. Полено в очаге обвалилось. Гость обернулся к отцу и тихо произнес:

— Это не все, добрый царь, что я приехал сказать тебе. Дары подарены. Давай же останемся с глазу на глаз, чтобы никто не мешал нашему разговору.

Отец нахмурился:

— Этот дом — также Санталая и дочери моей дом. Если старшим не в обиду будет покинуть наш праздник, то изгонять тех, кто по праву живет в этих стенах, я не стану.

— Зачем изгонять, царь? Я привез охотничьих соколов. Со мной мой лучший сокольник. Пусть сыны твои и дочь седлают коней и едут в поле гонять лис и зайцев. Мы же пока с тобой поговорим.