В свете зеленой лампы - Андрей Межеричер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Первой комнатой после обширной передней с длинной вешалкой, около которой тоже висел телефон, но посовременнее, чем у покойного профессора, был гостиный зал. Я не решусь назвать его комнатой, такой он был большой, наверное, в два раза больше, чем на Подольской улице в Ленинграде. Дальше располагался кабинет хозяина со шкафами до потолка, полными книг и журналов, с письменным столом – простым, струганым, но с огромной столешницей. Хозяйка пояснила, что на этом столе раскладывались армейские карты. Стол – это память Леониду Петровичу о службе в Красной армии, о Григории Котовском, с которым он и воевал, и дружил. Имя мне было незнакомо, но я понимающе кивнула и постаралась его запомнить. На столе лежало много бумаг и разных предметов, всё больше фотоаппараты в чехлах и без, линзы и объективы. Суконные шторы были открыты, и через окно виден двор и дети, играющие возле качелей.
Затем была спальня хозяев, простая, без изысков, с широкой кроватью и двумя тумбочками. У окна – детская кроватка, видимо для Люси. Вдоль той стены, где была дверь, стоял большой платяной шкаф с антресолями. Эта комната походила скорее на скромный гостиничный номер для супругов, чем на будуар жены важного чиновника, каким, видимо, был муж Ольги Николаевны. Напротив находилась детская – комната Игоря с кроватью, письменным столом, узкой полкой с книгами и всякой всячиной, видимо, важной для мальчика, и там стояла еще одна детская кроватка. На полу в ящиках виднелись его игрушки, сложенные как попало. Тут были и машинки, и кубики, и самолеты, и торчали рельсы от игрушечной железной дороги. Дальше располагался чулан без окна, но со светом. Когда хозяйка его зажгла, я увидела странный высокий прибор на столе, натянутые под потолком веревки с висящими на них прищепками для белья, бутылки темного стекла с какими-то жидкостями. Запах в чулане был неприятно сладким и химическим. Увидев мое удивленное лицо, Ольга Николаевна рассмеялась:
– Не бойся, это фотолаборатория. Мой муж редактирует журнал по фотоискусству в Советском Союзе и сам тоже снимает и печатает семейные фотографии. Здесь мы убираемся очень редко, так как это бесполезно.
За чуланом находилась просторная кухня с большой газовой плитой и шкафами с посудой. В одной из стен имелась широкая полукруглая арка без двери, ведущая в такое же по размеру помещение рядом. Там стоял круглый стол, пять стульев вокруг него и высокий детский стульчик – для Люси, как я поняла. У противоположной стены от двери был шкаф с праздничной посудой, напротив окна – еще одна дверь, в коридор, но она была закрыта, и в замке торчал ключ.
Ольга Николаевна сказала:
– Это кухня и столовая. У нас часто бывают гости, и мы устаем от приемов в гостиной. Поэтому когда мы одни, то едим вот здесь, в этой небольшой, но уютной столовой. А когда ждем гостей, то здесь удобно и готовить, и украшать еду перед подачей на стол. Мы тогда приглашаем еще повара в помощь, раздвигаем широко этот стол, и работа кипит весь день.
За кухней находилась еще одна маленькая спальня. Хозяйка пояснила:
– Это гостевая комната. Здесь чаще всего ночует, когда приезжает нас навестить, моя свекровь Софья Абрамовна. Не удивляйся, если она сразу начнет тобой командовать, и, ради бога, не возражай, делай, как она говорит, она такая, и ее не переделать. Иногда приезжает мой папа, он священник в Риге, один раз приезжал мой брат Борис. Гостей ведь надо где-то размещать.
Дальше, у самого коридора, была еще одна комната – кладовка для вещей, но с окном. Здесь хранились чемоданы и всякое ненужное. Хозяйка повернулась ко мне:
– Мы эту комнату освободим для тебя, только перенесем вещи в другое место. Можем в кладовку на чердак, можем в еще одну комнату, которая есть у нас. Ты ведь видела запертую дверь в торце коридора? Это будет комната для Люси, когда она сможет спать одна.
На этом наша экскурсия по большой шестикомнатной квартире закончилась. Мы вернулись обратно в маленькую столовую, где Леонид Петрович ставил чайник, а сын Игорь под его руководством носил чашки на стол. Люся тоже была здесь, старалась сама залезть на свой стул и сердилась, что не получается. Хозяйка сразу подбежала к ребенку и взяла ее на руки:
– Лиза, запомни, ей нельзя сильно сердиться или плакать, это может вызвать эпилептический припадок!
– А может и не вызвать, – сказал, проходя мимо, Игорь.
– Вот видишь, на мужчин нельзя надеяться, они несерьезные, – вздохнув, сказала Ольга Николаевна.
– А что, барин тоже накрывает на стол? – с удивлением спросила я. – Его батюшка никогда так не делал.
Хозяева переглянулись. Возникла пауза, затем хозяйка сказала мне:
– Лиза, есть вещи, которые ты должна запомнить накрепко. Леонид Петрович не барин, это буржуазное обращение, а мы советские люди, и мы с мужем большевики с восемнадцатого года, обращайся к нему по имени и отчеству. И еще одно… Да, Лёня? – Она повернулась к мужу, и он кивнул утвердительно. – Никогда, слышишь, никогда не упоминай имя его отца, особенно если тут Софья Абрамовна. Она не знает, что ты у него служила, и не должна знать.
Слово «никогда» она произнесла с особенным нажимом. Я слегка опешила от такой бурной речи, обращенной ко мне, но заверила, что поняла и всё выполню.
Здесь освоиться мне было труднее, чем в Ленинграде, так как они оба работали и каждый день уходили рано, а приходили, бывало, поздно. Квартира для уборки была тоже больше, правда, они не были педантами и не надо было, как в Ленинграде, каждый день протирать пыль. Игорь в школу ходил сам, за продуктами ездил шофер, которому надо было писать список. Спасибо, Мария Константиновна, храни вас Бог, что занимались со мной письмом, но почерк у меня всё же был довольно корявый. На мне была готовка, уборка и стирка. Ну и, конечно, Люся. Я с ней ладила. Она ходила за мной по пятам целый день в свои четыре года. Мы разговаривали между дел, я ее чем-нибудь угощала, а когда могла, то и играла с ней в куколки или во что другое.
В кабинете хозяина висел портрет Ленина, я его лицо знала. Хотя ведь и все знали, кто это. А сбоку был портрет мужчины – носатого, в берете, с длинными волосами
