Неизвестные Стругацкие: Письма. Рабочие дневники. 1963-1966 г.г. - Светлана Бондаренко

Совершенно переакцентирована научная линия повести. Легко можно представить себе повесть или рассказ, заданный фантастической гипотезой о строении внутренних слоев Юпитера, сюжетом которого была бы та же история «Тахмасиба». Это была бы искусственно сконструированная иллюстрация гипотезы. В повести Стругацких научный (фантастический) элемент упрятан в толщу происходящего. Где-то в гуще событий звучит диалог Крутикова и Дауге: «Если верна общепринятая теория строения Юпитера, мы не сгорим». — «Какую теорию ты считаешь общепринятой?» — «Теорию Кангрена».

И в самом конце книги: «Быков отнял руку и сказал: „Товарищ Кангрен, планетолет „Тахмасиб“ с грузом прибыл“».

Что-то от шутливого поддразнивания читателя есть в этой впервые на последней странице произнесенной фамилии директора станции: «Смотри-ка, тот самый Кангрен! Ты думал — теория Кангрена это обычный придуманный термин, фантастика. А он и „в самом деле“ существует, Кангрен».

Но за этим скрывается и более серьезная мысль. То, что Быков сделал сейчас для Кангрена и его станции, оказалось возможным потому, что Кангрен создал свою теорию — для Быкова и его друзей. Они связаны незримыми нитями общего дела, каждый из них — солдат на своем — самом важном для него и для дела — посту, каждый — создатель великой героической летописи своих дней.

В «Пути на Амальтею» намечаются уже основные элементы нового, индивидуального стиля Стругацких.

И в то же время в чем-то она — остановка в пути. Мир Стругацких, обретая движение, историю, обретает и черты художественной реальности, начинает подчиняться внутренним законам саморазвития. Действительность будущего не исчерпывается уже повторениями. Между тем герои «Пути на Амальтею» повторяют себя. Их мир повзрослел — они не изменились. Та же расстановка героев, тот же — приглушенный — спор Быкова и Юрковского, вторично решаемый в том же плане, что в первой книге — это топтание на месте, повторение уже открытого, просчеты содержания.

Неудача «Амальтеи» — предвестник нового возвращения к героям — в «Стажерах».

«Стажеры» рождаются на совершенно новой постановке проблем будущего мира. Но прежде чем могло возникнуть это новое понимание проблем, видение более глубоких конфликтов, должен был стать реальностью сам новый мир. Так возникает «Возвращение», книга с многозначительным подзаголовком «Полдень. XXII век».

Стиль Стругацких получает в ней законченное воплощение. Их видение мира находит свое полное и чистое выражение.

Эпизодический пунктир рассказов перерастает в «Возвращении» в хронику жизни целого поколения. Произошло исподволь подготовлявшееся: казавшиеся отдельными эпизоды оказались заготовками большой вещи, кусками своеобразной летописи эпохи. Еще в рассказах у Стругацких появляются переклички имен, событий, примет эпохи. Валька Петров из «Почти таких же» становится героем «Частных предположений», предыстория полета Быкова-младшего, упомянутого в «Частных предположениях», — содержание «Испытания СКИБР». В этой перекличке уже намечается историческая последовательность, внутренние связи, присущие какому-то почти реально существующему целому. Этим целым оказывается мир «Возвращения». Подобно Грину, создавшему точную, выверенную перекрестными ссылками, географию своей страны, Стругацкие создают реалистически достоверный мир будущего на скрещениях судеб одних и тех же героев, на воспоминаниях и упоминаниях разных людей об одних и тех же событиях прошлого и настоящего, на общих технических и научных приметах времени. Развернутый в ширину, в пространстве, этот мир обретает необходимую для жизненности глубину в своей хронологии. Психологическая убедительность этой хроногеометрии неотразима.

Как и у Грина, у Стругацких — это открытие-прозрение влюбленного. Для большинства фантастов перенесение действия в будущее оборачивается чистой условностью. Будущее — только фон их книг и рассказов. Они не нуждаются в особой достоверности фона, стремясь к максимальной достоверности развития мысли, к логической точности причинно-следственной цепи. Каждый роман Лема, каждая книга Уэллса происходят в своем, определенном времени, а еще точнее — вообще вне его. Даже там, где появляются циклы, они держатся стержнем общей мысли, общей идеи (такова трилогия Ж. Верна, «Звездные дневники» Лема, «Марсианские хроники» Брэдбери).

Будущее для Стругацких — главный герой их книг. Они видят его отчетливо как нечто устойчивое в воображении — поэтому их рассказы, даже когда в них не обозначено время, невольно соотносятся в воображении читателя с миром других, локализованных во времени рассказов. Поэтому время в творчестве Стругацких — органически необходимый компонент. Более того — время отделяет не только будущее от сегодняшнего дня, но и один рассказ-событие от другого. И это позволяет ощутить само движение времени, его реальное существование. Будущее у Стругацких — менее всего условный фон неких открытий, а осуществленное время, некий временной факт.

Когда временные интервалы отчетливо подчеркнуты тщательно расставленными и свершенными фактами разных книг, хроника приобретает подлинность летописи реальных событий. Когда герои одних книг становятся чем-то реально существовавшим в прошлом других, мир получает память, прошлое и будущее. Возникает ощущение бесконечной дороги, идущей от нас к отдаленным потомкам нашим и в то же время будущее становится чем-то необыкновенно близким, детально знакомым, обжитым, населенным знакомыми людьми. Мы приобщаемся к романтическому пафосу человеческих деяний, образующих нить веков, и кажется, будто свершилась затаенная меч-га: мы узнали, что будет после нас.

Многозначительно начало «Возвращения», давшее название роману, на искалеченном звездолете «Таймыр» на Землю 22-го иска возвращаются космонавты, родившиеся в 20-м, сверстники Быкова и Юрковского. Это образует тот непрерывный переход, по которому воображение из мира «Хиуса» и «Тахмасиба» устремляется в мир Горбовского. Непрерывность эта обеспечивает психологическое единство восприятия — основу ощущения хронологической цельности нового мира. Исключается раздражающая, рвущая непрерывность времени «переброска» современника в будущее с помощью летаргического сна и аналогичных затасканных приемов. Мир, воспринимаемый впервые, кажется еще поверхностно упрощенным, таким, как его воспринимают дети. В этом месте в рассказ о людях с «Таймыра» вклинивается история отважной четверки обитателей 18-й комнаты Анъюдинской школы. Новый мир впервые предстает перед нами таким, как его видят они, выросшие в нем, но еще не видящие всей его глубины и сложности. Это мир грандиозных героических дел, В которые им не терпится тотчас окунуться. И рядом — мудрая и осторожная рука Тенина, учителя четверки, раскрывающая перед ними увлекательность менее громких, но не менее интересных дел на Земле.

И лишь теперь, увидев контуры этого мира, мы вместе с Кондратьевым, штурманом «Таймыра», впервые воочию видим его.

Мир начинается с дорог. Это символично — он открыт настежь, он весь в пути.

Мир покоится на технических китах. Рассказы «Самодвижущихся дорог» — это рассказы о быте, техническом, рабочем быте мира, о его повседневном, примелькавшемся чуде, увиденном заново.

С техникой у Стругацких особые счеты. Они остроумно, весело и откровенно очеловечивают ее. В этом последовательном техническом антропоморфизме скрыта глубокая мысль. Такая техника, как кибердворник, не может устроить «бунт машин» — это было бы смешно. Такая неуклюжая вещь, как универсальная кухонная машина, не может поработить человека — это было бы нелепо. Человек будущего свободен от гнета вещей, от суеверного преклонения перед сложнейшей техникой — он их господин и слегка подшучивает над своими умными созданиями.

Очеловечивание машин создает ироническое отрицание техницизма в фантастике, полемическое утверждение человека прежде всего, везде и во всем.

В то же время мир, населенный этими забавными роботами, не отпугивает непонятностью сверхсложных конструкций, кажется уютным, домашним, простым — человечьим.

Он действительно прост. Запросто входят в дом незнакомые люди, узнав, что здесь человеку нужна помощь, и так просто, дружелюбно предлагают ее, что это выглядит чем-то естественным — нормой поведения. Просто встречаются незнакомые люди и минуту спустя уже кажутся старыми друзьями. Откровенно делятся мыслями, сомнениями, радостью. Просто возвращаются из звездного полета, чтобы, с тоской глядя на кушетку, спросить: «Можно, я лягу?» и так же просто встают, чтобы отправиться на штурм Венеры. Простота и естественность — некое внутреннее органическое свойство нового мира. Он не терпит красивых и высоких фраз, звонких и пустых речей, разговоров о долге, о самопожертвовании.