Денежная история - Анатолий Тоболяк

— Я деньги принес, Молва.

— Да? Принес? Ну, нормалек. Я всегда был в тебе уверен.

— Вот, — сказал я, доставая из заднего кармана джинсов пачку тысячерублевых купюр, перетянутых резинкой. — Держи.

Я бросил ее через комнату, он ловко поймал.

— Сколько здесь?

— Десять.

— А проценты, старичок?

— А ты можешь подождать с процентами еще пару недель?

— Андрюха, Андрюха! — укоризненно вскричал Яхнин. — Я же тебе, кажется, объяснил мой принцип. Дружба дружбой, а башли башлями. Неужели не усек?

— Хорошо, через неделю.

— Завтра, старичок, завтра. Завтра пятнадцатое. Моя фирма знаешь чем славится? Точностью платежей. И с других я требую точности. В бизнесе, старичок, иначе нельзя. Тут уж извиняй. Поднапрягись, ладно?

Я вдруг расхохотался. Расхохотался и закашлялся, заперхал, да так, что на глазах выступили слезы.

— Старичок, что с тобой? — напугался вроде бы Яхнин.

«Не зови меня старичком, подлюга, а то я тебя чем-нибудь пристукну…» — такая мысль мелькнула. Я платком вытер взмокшее лицо.

— Ничего… так… приступ. Ну, давай, тащи, что ли, выпивку, если есть. Яхнин соскочил с высокого табурета, белозубо улыбаясь.

— Вот это разговор! Узнаю былого Кумира! Ты что пьешь, родной? У меня ассортимент широкий.

— Неважно. На твой вкус.

— «Наполеон» пойдет? Есть пара бутылочек.

— Давай Бонапарта, пойдет, — все еще окончательно не отсмеялся я.

— Лады!

Он бросил мою пачку на письменный стол и по белой, роскошной медвежьей шкуре стремительно вышел в гостиную. Сразу же там грянула музыка — Яхнин врубил магнитофон.

Почему он так быстро опьянел? Почему так быстро и неотвратимо?

А я? Я не уступал ему в рюмках. Но почему алкоголь меня не брал, лишь до боли обострял мысли?

Закусывали мы засахаренными апельсиновыми дольками, кусочками иноземного шоколада и курили легкий «Честерфильд».

После первой бутылки на лбу Яхнина выступили красные аллергические пятна. Взлохмаченные светлые волосы. Русая бородка. Голубые глаза. Он оправдывал свою вторую школьную кличку — Красавчик.

Стародавний Яхнин и его стародавние события, извлеченные на свет его памятью…

— Помнишь практикантку Светлану Юрьевну? — жадно спрашивал он.

— Очень смутно.

— Ну как же, Кумир! Маленькая такая, грудастая, жопастенькая. Английский преподавала месяца два.

— Блондинка, что ли?

— Ну да, она самая! В десятом классе у нас была. Я ведь чуть не трахнул ее, старичок, веришь?

— Все может быть, — отстраненно отвечал я.

— Как-то после уроков задержались в классе. Вдвоем. Слово за слово: так, мол, и так, Светлана Юрьевна, почему мне английский трудно дается, как вы думаете? И накинулся на нее, начал целовать, обжимать. Ты думаешь, она шибко сопротивлялась? Ну, отбивалась, конечно, но так, без энтузиазма. Клянусь, Кумир, были бы условия, стала бы моей. — Он облизнул красные губы и воззрился на меня с искренним беспокойством: поверил я или нет?

— Мы много чего упустили, — неопределенно отвечал я.

— Брось, Кумир! Ты-то не упускал! Тот поход помнишь, в восемьдесят первом, летом?

— Что за поход?

— Ну как же! Неужели не помнишь? — разволновался Молва. — На Черную речку, с палатками.

— Аа!

— Вспомнил?

— Нет.

— Придуриваешься, Кумир! Фаддей с нами был, физик. Мы его упоили вусмерть.

— И Фаддея не помню.

— Придуриваешься, Кумир! — разозлился Яхнин. — Скажи еще, что Попцову не помнишь, свою пассию?

— Попцова? Кто такая?

— Третья парта слева, около окна. Сидела с кореяночкой Соней. Да помнишь ты, помнишь! Придуриваешься! — закричал генеральный директор. Он походил не на генерального директора, а на обиженного, взъерошенного подростка.

— Ты, я смотрю, Молва, ценишь то время, старичок. Странно.

— А чего странного, старичок? Молодые были, не то что сейчас. Давай еще по одной.

— Давай.

— Я тебе так скажу, Андрюха. Я школу всегда ненавидел. Я кое-как дотянул до финала, ты знаешь. Там как в тюряге было. А сейчас иной раз вспомню и думаю: неплохо бы повторить. Вот какая срань! Ненавидел и вспоминаю. Ностальгия, старичок. С чего бы это?

— Стареешь.

— Наверно. А верней — все познал. Тогда что-то впереди светило. А сейчас? Бабы приелись. Денег навалом, хоть печку топи. В загранке уже побывал, поеду еще, заведу там счет в банке. А может, умотать туда, а?

— Твое дело.

— Подумаю, подумаю! Пока еще рано. Капиталы пока еще не те. Ну а вообще-то, что там особенного, ну, в тех же Штатах? Те же бабы, те же кабаки, машины, коттеджи… ну, классом повыше и только, — загрустил вдруг Яхнин. — А хочется чего-то новенького. А чего, а? Чего, старичок?

— Попробуй петлю, — предложил я вариант.

— Ась?

— Повешайся, — расшифровал я.

Яхнин перетянулся через стол и сильно хлопнул меня ладонью по плечу, как бы оценив мой черный юмор.

— Ну уж хуюшки! — вскричал он, воспрянув. — Этого от меня, старичок, не дождешься. Я еще поживу, старичок, погуляю, повластвую. Это я так, рассиропился на миг… А жизнь я люблю. А сколько еще баб неопробованных! Кстати! — вдруг озаренно воскликнул он. — Чего мы одни-то сидим? Давай я сделаю пару звонков. Сейчас набегут сучонки… — И он потянулся к супертелефону с наборным диском на трубке.

Я перехватил его руку.

— Стоп, Молва. Это без меня.

— Да брось, Кумир! Что ты из себя монаха лепишь! Они бы и сами уже набежали… звонили уже, и не одна, но я отлуп дал: работаю, мол. Но это дело поправимое. — И опять потянулся.

— Тогда я пошел. — Я встал. Давно уже хотел встать.

— Стоп, стоп — куда! Ни с места, Кумир! — заорал мой дружок и, распахнув дверцу сейфа за спиной, выхватил оттуда пистолет и нацелился в меня. — Шаг влево, шаг вправо — расценивается как побег!!

Черный убийственный зрачок глядел мне прямо в лоб.

— Всамделешный? — усмехнулся я не, двигаясь.

— А ты как думаешь? Детская пукалка, что ли?

— И заряжен?

— Ясное дело. Полная обойма. Хороша игрушка, а? — хвастливо оскалился он, опуская руку.

— И на хрена он тебе? — все еще не двигался я с места?

— Ну, ты даешь, старичок! У меня не только этот охранник. У меня и живые есть в штате. На приличных окладах, между прочим. Не в пример твоему.

— А охрана тебе зачем?

— Эх, Кумир, старичок, простодыр ты! — пожалел меня Яхнин. — Я же хорошими башлями ворочаю, а до них знаешь сколько охотников? Это ты, голь перекатная, можешь жить без опаски, как одуванчик. А я всегда на стреме. Вот в этом сейфе, ты думаешь, что хранится? Рваные носки или презервативы? Не-е! — пьяно замотал он светлой башкой. — Здесь, родной, лимоны. Цитрусовая плантация! — белозубо захохотал он.

— Заливаешь, Молва. (Кто это сказал? Я?)

— Не веришь? Показать?

— Не надо. Верю.

— Правильно делаешь, Кумир. Подбросим туда вот это говнецо. — Он взял мою пачку и, полуобернувшись, швырнул ее в открытое зево сейфа.

Вот это зря он так сказал и зря с таким небрежением кинул эту пачку, собранную в хождениях по мукам. И зря продолжал:

— Жаль мне тебя, Кумир, бля буду, таких нищих, как ты, стрелять надо, чтобы детей не плодили. Ну, что твоя девка… или кто там у тебя?.. увидит в жизни, какие радости при твоих-то доходах?.. Да ты не серчай! — тут же дружелюбно закричал он — наверно, лицо у меня сильно исказилось. — Не серчай, родной! Садись! Продолжим!

— Без баб.

(Кто это сказал? Я?)

— Ладно, х… с тобой! Оставайся девственником. Сейчас еще бутыль раскупорим. Считай, целку сломаем, а?

Я протянул руку. Нет, не так. Некто, неподконтрольный мне, с темной мутью в глазах протянул руку и проговорил:

— Дай посмотреть твою игрушку. Никогда не держал. Яхнин охотно откликнулся:

— Посмотри, старичок, посмотри, оцени! И охотно протянул мне свой пистолет.

Неужели ничего не дрогнуло в нем в эту минуту? Неужели не прозвучал в нем никакой предупредительный сигнал свыше?

Я взял пистолет и взвесил на ладони. Он показался мне необычно тяжелым. Я повертел его в руках, разглядывая. Он был безупречно красив, этот молодчик, как и его хозяин. Я ощутил, что от него исходит какая-то живая пульсация.

И Яхнин с любовью вглядывался в своего охранника. «Ну, как? Хорошо, а?» — не терпелось услышать мое похвальное слово.

Опять не я, а некто, мне не подконтрольный и мной не управляемый, проговорил стальным голосом:

— Молва, молись. Сейчас я тебя расстреляю.

Он вскинул руки вверх, как при сдаче в плен:

— Давай! Пали, родной. Но только чтобы не очень больно.

Некто щелкнул предохранителем.

— Эй! эй! — закричал Яхнин. — Ты это кончай, старичок. Он, бывает, сам по себе стреляет. — И, привстав, протянул ко мне руку. — Давай сюда.

И это были последние слова Молвы.