Драконофобия в контракт не входит (СИ) - Гусина Дарья

— Синтия, — Петр поставил стакан на пол. — Почему мне все время кажется, что между нами какое-то недопонимание. У нас сотрудничество или соперничество?

— Одно подразумевает второе, — немного смутившись, ответила я.

— Точно ничего личного?

— Ты постоянно надо мной подтруниваешь! — выкрутилась я. — Я плачу́ тебе тем же.

— Напомню, я потерял память. Я бы оценил чуток снисходительности, — маг хмыкнул.

— Уверена, твой характер остался прежним! Вредным! И… и… ты всегда хочешь, чтобы последнее слово было за тобой!

— Дай подумать, — Петр наклонил к плечу голову, словно к чему-то прислушивался, и задумчиво резюмировал, — похоже, что так оно и есть. Судя по ощущениям, характер у меня отвратительный. Даже сейчас тянет на всякие пакости, например, напоить тебя.

— Ты пожалеешь! — с пафосом сказала я.

— Ха! Еще неизвестно, каков я сам… пьяный! — в том же тоне ответил маг. И признался: — Не помню, честно говоря.

Мы одновременно посмотрели друг на друга и прыснули.

— Ладно, — сказала я. — Только если живы останемся, рано утром не буди.

… Первая рюмка даже не расслабила. Просто огонь почему-то стал ярче, а глаза Ракитникова — синее. Иметь такие глаза законно, вообще? Я поняла, что засмотрелась на профиль мага, и быстро отвернулась. А Петр подло подлил мне еще.

За окнами гудела буря. Маяк ощутимо сотрясался. Если здание выдержит эту ночь, нужно отсюда выбираться. Чайка показала мне Нижние Погляды. Совершенно пустой. Похоже, жителей эвакуировали. Раньше продукты на мыс завозились владельцами лавок из поселка, но с тех пор, как маяк опустел, никто о нем не вспоминает. Никто не знает, что мы здесь.

— Странное дело, — произнес маг, расслабленно глядя на огонь. — Я помню столько людей и событий, но в них совершенно не помню себя. Уверен, что память — моя, однако эти картинки… как пазл без каких-либо временных привязок. Однажды… где-то… Вот ты знаешь, как делаются бочки для бренди? — Петр оживился, подлил мне еще. — Для нормального бренди, а не этого… недоразумения. Не думаю, что оно вообще когда-либо контактировало с бочкой.

— Нет, — сказала я. — Никогда не интересовалась этим вопросом. Меня больше интересует конечный продукт.

— А я интересовался… видимо… зачем-то. Для бочек берут дубовые доски…

Маг с увлечением поведал мне, как изготавливают особые, очень крепкие бочки в одном из морских миров, как мастер подчиняет себе дерево, и как оно затем отдает содержимому лучшую часть себя. Затем переключился на рецепты. Рассказал собственный секрет приготовления лимонных меренг, в лицах изобразил, как однажды продавал сладкую вату, не вспомнив, правда, с целью заработка или ради развлечения.

Нетрезвым Петр был мил и разговорчив, скорее даже болтлив. Эх, жаль, что он ничего о себе не помнил. Я бы с удовольствием воспользовалась случаем и послушала что-нибудь из личной жизни.

— А ты, Синтия? Какой был самый огромный курьез в твоей жизни?

— Я? — внутри меня что-то скручивалось и раскручивалось. Еще одна стопка — и спать. Но сначала как следует попугаю мага. — Хе-хе! Самым большим курьезом было то, что меня пять лет держали в заточении! В подвале замка! Таком… огромном и холодном… темном, с крысами. Да ладно! Не делай такое лицо! Ты же хотел откровений! Да все нормально! С огнем там было довольно уютно, прямо как здесь сейчас.

Физиономия у Петра действительно немного вытянулась.

— Думаешь, заливаю? Проверим? Дай руку! Ну дай! Поставь это свое… заклинание правды! Эх! Не хочешь — не надо! Дай сюда бутылку… присосался… вообще. Хочешь, еще напугаю? Возле наших дверей — нежить, — мне стало жарко и весело. — Честно! Она там все время… кружит. Я ее чувствую, не знал? Не, не зайдет, не бойся. Главное, следить за огнем. Зря мы, наверное, напились. Или не зря — надоело дрожать от страха. Страшно слышать их… всех… — пожаловалась я. — Почему я всех их слышу? Ладно, мы пока живы и пьяны. И это хорошо! Выпьем за это! Ну, слушай страшную историю о Замарашке и ее отце, Синей Бороде.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Петр

Девчонка отхлебнула бренди, поморщилась и бодренько начала:

— Мама умерла, когда мне было три с половиной года. Ее прокляли, и она уходила медленно и страшно, не желая лечиться. Отец все равно пытался ее спасти: привозил лекарей, даже магов из других миров, но потом смирился. Мама была непреклонна, у нее были на это причины. Если бы она излечилась частично, а не полностью, одним махом, проклятие могло перекинуться на меня, следующую женщину в роду. Будучи магом, мама сама «пеленала» проникшую извне черную магию и не позволяла никому растревожить сгусток тьмы… пока болезнь не унесла ее в могилу. Я плохо помню маму, только ее глаза и волосы. Запах… И ощущение тепла и счастья — мира, в котором я была под защитой. Этот мир покачнулся, но не рухнул, так как отец постарался восполнить все, что я, на его взгляд, потеряла: любовь, ласку, заботу … дружбу.

Синтия прикрыла веками увлажнившиеся глаза:

— Мы с ним были лучшими друзьями. Вместе каждую минуту.

— Вы выяснили, кто проклял твою маму? — осторожно спросил я.

— Нет. Кто-то из поклонниц отца, — Си вздохнула и уселась поудобнее. — Это самая вероятная версия. Отец был феноменально красив: яркие глаза, строгий профиль, аристократические скулы, густые иссиня-черные волосы. По долгу службы — наши земли поставляли ко двору самоцветы из небольшого, почти истощенного месторождения — ему приходилось часто бывать в столице, и придворные дамы не оставляли его без внимания. После смерти мамы к нам в замок устремились претендентки на руку и сердце папы. Любая из них могла быть черным магом, погубившим графиню де Фасино. Это была древняя и страшная магия, замешанная на крови, поэтому отец ужасно за меня переживал. Большинство лекарей утверждало, что мама унесла проклятие в могилу, но папа продолжал гнать взашей назойливых поклонниц, не пытаясь тратить время на приличия. Однако на попытки снять проклятие с мамы ушли огромные деньги. Вскоре замок покинули мои учителя, а место хорошего повара заняла сварливая служанка. Потом и она исчезла, и мы всё чаще ели на ужин подстреленную отцом дичь и собственноручно выловленную им в ручье рыбу. В шесть лет я помогала отцу убирать комнаты в крыле, куда мы перенесли свои вещи, чтобы сэкономить на дровах. Мы были… счастливы и без денег. Нас все устраивало, и последние крохи состояния отец потратил на книги. Он сам начал учить меня наукам и магии. Меня непременно нужно было обучать, потому что… — девушка замолчала, покусывая губы в нерешительности, — впрочем, чего из этого тайну-то делать? Ты ведь все равно догадался, да?

— О том, что ты разговариваешь с Петенькой? О птицах? — я пожал плечами. — Ваше общение с нежитью было слишком очевидным. Говорят, есть артефакты, магические вещицы…

— Это не вещь, — перебила меня Си. — Артефакт — я сама. Один человек на пять миллионов, рожденный с даром акциатто, магией призыва животных и, как выяснилось в результате смелого эксперимента, нежити, — Синтия глотнула из бутылки и посмотрела сначала на Петеньку, а затем мне в глаза. Взгляд ее был трезвым и… невероятно грустным. — Теперь ты знаешь. Можешь продать сведения обо мне вольным магам, тебя наградят.

— Не пори чушь, — грубо отозвался я. — Ты спасла мне жизнь. Я сделаю все, чтобы тебе было хорошо, а не плохо.

— Вот-вот, запомни свои слова и не откажись от них, когда к тебе вернется память.

— Ты на что-то намекаешь?

— Да. Однако из откровений на сегодня достаточно печальной истории моего детства, — девушка вновь приложилась к бутылке, а я не стал развивать тему. Позже. — Итак, деньги таяли, а папины поклонницы — уже в меньшем количестве, но так же отчаянно — ломились в замок. Осмелевшие соседи принялись потихоньку отгрызать земли на юге и востоке, а у отца не было средств нанять войско и противостоять грабежу. Месторождения самоцветов, та малость, что еще приносила нам какие-то средства, были почти полностью выработаны. Все еще больше усложнилось, когда я заболела. Дело было зимой. Сырость в замке пробирала до костей, протопить его было почти невозможно. У меня болело в груди, кашель усиливался. Отец, занятый мыслями обо мне, отвлекся и впустил в замок очередную «случайную путницу», якобы заблудившуюся в нашей «глуши». Довольно милая дама, богатая вдова, готова была разбиться в лепешку, чтобы угодить графу де Фасино и его «очаровательной малышке», хотя, разумеется, я была лишь способом добраться до желанного мужчины. Папа в растерянности наблюдал, как замок заполняется лекарями и слугами. Меня вылечили, а отцу пришла в голову идея: он решил пожертвовать своей свободой, чтобы обеспечить мне комфорт. Несколько дней ухаживания, и он «пал к ногам» зрелой прелестницы. Невеста безумно раздражала его, но у нее было то, чего не было у нас — деньги. После свадьбы новая графиня де Фасино развила в замке бурную деятельность. Она не была жадна на средства, но требовала от отца любви. Всегда. Каждую минуту. Любви, комплиментов и, думаю, постели. И именно это, как я теперь, с высоты своего возраста, понимаю, отравило ему жизнь на целых полгода. Он все еще любил маму. Я слышала, как он разговаривал с ее портретом. Он плакал и просил прощения. Новая жена была его искуплением. Граф де Фасино винил себя в том, что его мужская привлекательность погубила его истинную любовь. Вот такая ирония.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})