Василиса Опасная. Воздушный наряд пери (СИ) - Лакомка Ната

– Привет! – она расцеловалась в щеки сначала с Машкой, а потом с Царёвым, и собиралась подкатить ко мне, но я отстранилась.

Эти западные привычки – тереться щеками, когда здороваешься – мне совсем не нравились. А уж расцеловываться с Вольпиной – избавьте, подвиньтесь!

– Василиса?.. – растерялась Вольпина и захлопала глазами. – Что случилось? Ты… Ой! Имей в виду, я ничуть не злюсь, что ты «слила» нас с Петей ректору! Ерунда какая!

– Ты – не злишься? – резко спросила я, поворачиваясь к ней и пристально глядя в глаза.

Надо же! Я слила! А то, что она шарилась в моих вещах – это так, внимания не заслуживает?

– А может, это я злюсь, – произнесла я со значением, – когда ты…

Но Вольпина перебила меня, погладив по плечу:

– Ты всё правильно сделала – мы с Петей нарушили расписание, это только наша вина.

Я оттолкнула её, чтобы не прикасалась, но Вольпина уже переключилась на Колокольчикову.

– Машенька, у тебя такая юбочка прикольная… – замурлыкала она и принялась расхваливать клетчатую юбку Колокольчиковой.

Машка покраснела, как редиска, и залепетала, что юбка на самом деле старая, и мамина, и вообще…

Она посмотрела на меня так укоризненно, что захотелось дать подзатыльник не только поганке Вольпиной но и наивняшке Колокольчиковой, которая принимала комплименты за чистую монету. Смешно! Как Вольпиной могла понравиться дурацкая юбка Колокольчиковой? Да эту юбку только вместо половой тряпки использовать…

– Я на ленту, – сказала я, ни к кому не обращаясь, и пошла в сторону аудитории, по пути специально толкнув Вольпину плечом.

Она немедленно заверещала, что ей больно, но я даже не оглянулась на её причитания.

– Зря ты с ней так, – догнал меня Царёв. – Она нормальная девчонка. Пустоголовая, конечно, но ничего.

– Вот и общайся со своей нормальной девчонкой, – огрызнулась я. – А я знаю, какая она нормальная.

– Ну что она тебе сделала? – Царёв хотел взять у меня сумку, но я так на него посмотрела, что он со вздохом убрал руку.

– Она ко мне в комнату ночью залезла, – ответила я, перебрасывая сумку на другое плечо, чтобы у Царёва опять не возникло странных желаний помочь мне что-то донести. Пусть своей нормальной Вольпиной помогает, этому цветочку-неженке. – И рылась в моих вещах.

– С Петькой она была, точно, – возразил Царёв. – Их ректор застукал, когда они в коридоре целовались. Слушай, Вась…

Лучше бы он не называл меня Васей, потому что я сразу вспомнила насмешливые слова Кариночки, и Царёв тоже пополнил ряды тех, кому хотелось дать подзатыльник.

– Слушай, Вань! – я остановилась и воинственно посмотрела на него снизу вверх. – Если вы тут все с ума посходили из-за своей Вольпиной, я в этом сумасшествии не участвую.

– Да не посходили, с чего ты взяла…

– Лучше не зли меня, – процедила я сквозь зубы и для верности ткнула его пальцем в грудь, чтобы лучше понял. – Она еще себя покажет, твоя нормальная Вольпина. И вы ахнете все! Отвали, сделай одолжение. Не хочу даже вспоминать про неё.

– Ну ты зачем так… – протянул Царёв, но я уже заходила в аудиторию, злая на весь мир и больше всего… А на кого я злилась больше всего? Ректор бесил своей холодностью – как будто не целовал меня и не обещал подождать. Анчуткин – недомолвками. Что он прячется, как улитка в раковину?! Вольпина… Ух, эта Вольпина! Она даже не злила, она бесила до белой горячки! Лицемерка, обманщица, воровка!.. Царёв – мажор недоделанный! Решил, что он тут – суперзвезда! И все студентки должны за ним бегать, высунув язык, как собачки!.. Колокольчикова – мышь наивная. Нашла перед кем лужицей растекаться!..

Я с размаху бросила сумку на стол, и Анчуткин, повторявший тему с прошлого занятия, испуганно подскочил, чуть не уронив очки.

– Не дрожи, – зло подбодрила я его. – Это не страшнее, чем молниями разбрасываться.

Он сразу повесил нос, и мне стало немного совестно.

– Ладно, – я села и толкнула Бориску плечом. – Подумаешь, наказали. Я когда в школе училась, меня каждый месяц по десять раз наказывали. Ерунда какая.

– Бабушка расстроилась, – повинился он.

– Ну, бабушка – это же капец, как страшно! – съязвила я. – Не умри от страха.

Анчуткин посмотрел на меня печально и с жалостью – как-то очень по-взрослому. Мне стало неуютно и немного стыдно. Точно так же на меня смотрела Ягушевуская. Но одно дело – Ягушевская, а другое – Борька Анчуткин.

– В учебник смотри, – посоветовала я ему, чтобы прогнать наваждение. – Сейчас спрашивать будут.

Он тут же уткнулся в книгу, а у меня совсем испортилось настроение.

Ленту по магическим превращениям вела Барбара Збыславовна, и сразу же устроила опрос по прошедшему материалу. Я благополучно провалилась, потому что не смогла внятно ответить ни на один вопрос – просто не соображала, о чем Ягушевская спрашивает.

– Вы сегодня рассеянны, Краснова, – отметила Барбара Збыславовна, делая отметку в журнале. – В субботу придете на индивидуальный зачет. Повторите всё и соберитесь. Эти темы нужны вам особенно – вы же у нас особь с двумя ипостасями.

Я вскинулась, потому что в ее словах мне послышалась насмешка. Может, ещё и третью и четвертую ипостась вспомнят? Про корову и слониху?!

Но Ягушевская уже подняла Царёва, и он лихо расправился с её вопросами, умудрившись даже что-то схохмить, чем рассмешил не только студентов, но и Ягушевскую – она усмехнулась и поставила ему «отлично».

– Теперь я хочу послушать Сметанина, – обхявила Барбара Збыславовна, и толстяк Сметанин торопливо поднялся, едва не свернув стол. – Скажите-ка мне, будьте любезны, каким образом…

Вопль Колокольчиковой помешал задать вопрос. Мы все обернулись к Машке, и я похолодела, увидев, как её физиономия покрывается прыщами – они набухали прямо на глазах, и некоторые лопались, растекаясь противным гноем.

Машка пыталась прикрыть лицо руками и ревела белугой, но прыщи появлялись и на руках, и на шее…

Её соседка с испуганным воплем рванулась в сторону, и столы вокруг Колокольчиковой в одно мгновение опустели – остались только брошенные тетради и учебники.

– Никому не подходить! – скомандовала Ягушевская и побежала к Машке – легко спорхнув с кафедры. – Никакой паники! Царёв, мигом за ректором и медсестрой!

Царёва сразу как ветром сдуло, а мы оторопело наблюдали, как Ягушевская делает какие-то таинственные пассы вокруг Колокольчиковой, бормочет что-то под нос и хмурится всё сильнее. На Машке уже не было живого места, когда появился ректор.

– Не могу остановить, – быстро доложила ему Ягушевская, пока он осматривал Колокольчикову, избегая прикасаться. – По-моему, это – прыщавый приговор… Но какой сильный…

– Кто-то постарался, – кивнул Кош Невмертич и обвел нас всех убийственным взглядом. – Никто не расходится. Сейчас я отведу Колокольчикову в медчасть, а потом продолжим… занятия.

Он начертил в воздухе перед лицом Машки какой-то знак, на секунду вспыхнувший алым, а потом взял её на руки – бережно, не выказав брезгливости, и понёс к выходу.

Царёв распахнул перед ним дверь, пропуская, и из коридора уже выглядывало испуганное лицо медсестры.

Когда Колокольчикову унесли, в аудитории стало тихо-тихо.

Ягушевская не вернулась на кафедру, а встала перед нами, скрестив на груди руки, и точно так же, как ректор, обвела нас взглядом.

– Если у кого-то есть, что сказать, – произнесла она строго, – самое время.

Если она рассчитывала, что сейчас кто-то признается в шалости, то сильно ошибалась. Я оглянулась, посмотрев на студентов, но лица у всех были одинаково ошарашенные.

– Ну всё, – пробормотал Анчуткин, раскрывая учебник и прячась за ним. – Сейчас кому-то влетит. Это же надо быть таким идиотом, чтобы сделать прыщавый приговор…

– Так уж и влетит, – ответила я тоже шепотом. – Ну, вычислят, почистит шутничок пару раз яйца – и всё.

Анчуткин посмотрел на меня поверх очков и покачал головой, но ничего не сказал.

Ректор вернулся очень быстро и встал рядом с Ягушевской.