Выстрел на окраине - Николай Почивалин

Хулиганства не стало. Какой-нибудь скандал на свадьбе казался теперь здесь чрезвычайным происшествием. Участок младшего лейтенанта Александрова, еще недавно считавшийся в райотделе милиции беспокойным, перешел в раздел тихих, а с этим поубавилось внимание и к участковому уполномоченному. Бывает еще в жизни так, что хороший работник остается в тени, трудолюбие и успехи его принимаются как нечто само собой разумеющееся, а забота и помощь целиком отдаются нерадивому или просто умеющему быть на глазах.

Теперь, когда на участке не звенели по ночам выбиваемые стекла и не висел в воздухе пьяный мат, Александров вплотную занялся отдельными семьями, взятыми на заметку. Первой среди них была семья Анны Силантьевой — той самой, к которой предшественник Александрова не советовал и заходить.

Первое посещение Силантьевых, еще во время проверки паспортов, произвело на младшего лейтенанта тягостное впечатление.

Покосившийся набок дом, казалось, вот-вот грохнется наземь от топота: плясали так разухабисто, что стекла в рамах звенели. На крыльце, зажав руками уши, сидел парнишка лет шестнадцати-семнадцати. На коленях у него лежала раскрытая книжка.

— Уроки учишь?

Паренек вздрогнул, поднял на участкового потемневшие от обиды глаза.

— Выучишь тут!..

Александров вошел в дом. При его появлении топот оборвался, на распаренных лицах плясавших застыли бессмысленные улыбки.

Дородная лет сорока, женщина с возбужденным, красным лицом надвинулась на участкового массивной бесформенной грудью, обдала жаром потного тела и сивушным духом.

— А, начальничек! Проходите, проходите! Прежний-то меня за версту обходил, может, вы поласковей будете!

Хмельные глаза хозяйки смотрели вызывающе и чуть-чуть испуганно.

Александров представился, попросил показать паспорт и домовую книгу. И то и другое у Силантьевой оказалось в порядке.

— А это гости мои, друзья-товарищи, — кивнула Силантьева на двух мужчин и женщину.

Первые минуты смущения прошли. Толстогубый мужчина с начесанными на лоб волосами лил водку в покачивающийся в руках стакан, пьяно твердил:

— Друг, выпей!.. Ну, выпей!

— Они с нами брезгают, — хихикала худая, вся какая-то помятая и взъерошенная женщина. — Мы необразованные!

От водки Александров отказался, предупредил, что завтра зайдет поговорить.

— Милости прошу! — хмельно заиграла настороженными глазами Силантьева. — Хорошему человеку завсегда рада!

Александров вышел. За плотно прикрытой дверью грохнул хохот.

«Обо мне, — по-мальчишески покраснел уполномоченный. — Ну и компания!»

Паренек все так же сидел на крыльце; услышав за спиной шаги, он посторонился.

Участковый присел рядом, посмотрел учебник — «Холодная обработка металлов».

— В техникуме учишься?

— В ремесленном, — избегая взгляда, коротко ответил паренек.

— Трудно так уроки учить, — посочувствовал Александров.

Паренек молчал.

— И часто у вас так?

— А вам что? — Паренек вскинул серые, как у матери, колючие глаза, губы у него дрогнули.

— Да ты не сердись, — мягко сказал Александров. — Я ведь по-хорошему. Хочу завтра поговорить с твоей матерью, чтобы она поменьше гостей водила. Ты учиться должен.

— Послушает она вас! — Паренек отвернулся, но голос его звучал уже не враждебно, а по-ребячьи горько.

— Послушает! — уверенно пообещал Александров. — Тебя как звать-то?

— Андреем.

— Пойдем-ка, Андрей, проводи меня до уголка. Все равно много сейчас не научишь.

По дороге, проникшись к младшему лейтенанту доверием — должно быть, давно не говорили с ним так просто и дружелюбно, — Андрей, сначала сдержанно, а потом с чувством облегчения, рассказал о своей короткой, с самого детства омраченной жизни. Отец погиб в 1944 году; за год до этого он приезжал в отпуск, а когда пришла похоронная, на руках матери, кроме четырехлетнего Андрея, осталась еще трехмесячная сестренка. Мать часто плакала, да и потом, много лет спустя, стоило только подросшему сыну спросить про отца, как глаза у нее тотчас становились мокрыми. Жили нелегко, но хорошо, дружно. Мать работала на заводе, прибегала домой соскучившаяся, ласковая.

А с прошлого года, когда Андрей пошел в ремесленное училище и по-хозяйски начал советоваться с матерью, как лучше поправить дом, все изменилось. Начала захаживать тетя Оля — та, что была у них сейчас в гостях. Она убеждала мать, что та губит свою жизнь. О чем-то перешептываясь, женщины смеялись. Мать вдруг бросила работу, все чаще и чаще стал заходить толстогубый, всегда с водкой и закуской, и оставался ночевать. Сестренка еще ничего не понимала — от нее откупались конфетой, а с Андреем было труднее. Сначала его просто выпроваживали к какой-то тетке, а потом, когда он однажды поскандалил и наговорил грубостей, прибили и выгнали на улицу. Толстогубый начал приводить своих дружков. Андрей люто возненавидел его и, когда тот появлялся, уходил ночевать к товарищам. Мать не возражала. Втянутая в пьяную компанию, она забывала даже спросить, ел ли Андрей, где он ночует, как учится, — ее словно подменили.

— Сам-то я бы ушел в общежитие, да сестренку жалко! — просто закончил свой рассказ Андрей. На его не тронутой еще пушком скуле катался маленький сухой желвачок.

— На что же вы живете? — осторожно поинтересовался Александров.

— Не знаю, — простосердечно признался Андрей. — Когда, бывает, всего полно, а когда на одной картошке сидим. Картошка-то своя...

На следующее утро Александров снова зашел к Силантьевым. В доме царил порядок. Пол с редкими островками сохранившейся краски был вымыт; на столе под нежарким сентябрьским солнцем сухо сверкала старенькая клеенка. От вчерашнего разгула в комнате сохранился только запах табачного дыма да кисловатый терпкий дух хмельного.

Силантьева в пестром халате лежала на кровати, прижимая ко лбу мокрое полотенце. Она проворно поднялась, поморщилась, чуточку виновато объяснила:

— Перебрала вчера немного... Голову ломит.

Разговаривала она спокойно, непринужденно, но ее зоркие глаза смотрели на участкового пытливо, выжидающе, казалось, спрашивая: «Ну, а сегодня тебе что надо?..»

— Напрасно вы, Анна Сергеевна, работу бросили, — осторожно говорил Александров. — Трудно так жить.

— На детей получаю, платят. Дом свой, огород — тоже.

— Все-таки это немного.

— Мне хватает, — сухо ответила Силантьева. — А с работы ушла — здоровье у меня плохое.

— Вот видите, — все так же мягко продолжал Александров, — здоровье плохое, а вы пьете. И детям пример худой.

Бледное после гулянки лицо Силантьевой потемнело.

— Детям до этого дела нет. Вырастут — пускай живут, как знают. А гуляю — так, может, с горя. Кому какое дело?

— Да ведь как сказать, Анна Сергеевна. Вы считаете, что это никого не касается, а если вот на мой взгляд — касается. Вы гуляете, а детям уроки учить негде. Сын с книжкой на крыльце сидит.

— Нажаловался уже? — В голосе Силантьевой прозвучали неприязненные нотки.

— Он не жаловался — я сам видел. А ведь парень большой, понимает все.

— Не знаю, что вам от меня надо, — вспыхнула Силантьева, — но только я вот что скажу: поздно меня учить! Сама ученая!

— Да я не учу, Анна Сергеевна, — попытался Александров вернуть разговор в спокойный тон.

Но Силантьева уже не слушала его.

— Поздно, начальник. Ты меня спросил, сколько я выплакала, как одна осталась? — В голосе женщины звучали теперь и боль, и слезы, и — все явственнее — какое-то озлобленное торжество. — Тогда бы и приходил жизни-то учить! А теперь — сама! У бабы век короткий. Вот и пользуюсь, день — да мой!..

Дверь скрипнула, в комнату вошла худенькая большеглазая девочка с авоськой, набитой пустыми бутылками.

— Мам, не берут, — сказала она ломким виноватым голоском и, увидев милиционера, испуганно умолкла.

— Ладно! — отмахнулась Силантьева и, прижав к себе дочку, словно щитом отгородившись, зло посмотрела на участкового. — С детьми сама разберусь. Мой грех — мой и ответ. Вот так, начальник!..

В этот же день, вечером, во время обхода, Александров встретил на улице Андрея, приветливо поздоровался и остановился. Паренек сумрачно кивнул, но разговаривать не стал.

— Пойду. Увидит — опять начнет ругаться, что жалуюсь.

Участковый понял, что беседа с Силантьевой ничего не дала, но отступать не собирался. И дело тут было не столько в самой Силантьевой, сколько в ее детях. Ради них он обязан был действовать — заставить Силантьеву лучше выполнять свой долг матери. Не оставляло в покое и сомнение: на что Силантьева живет, устраивает пьянки? Ее шумное, разгульное окружение невольно наводило на подозрение.

Ответили на этот вопрос соседи, некоторые уклончиво, намеками, другие прямо: спекулирует.

Александров начал следить за домом Силантьевой, часто заходил. Хотя каждый раз он придумывал какой-нибудь предлог, Силантьева встречала его сузившимися, откровенно ненавидящими глазами.