Повести - Петр Замойский

Усаживал нас сторож Федька. Он говорил с нами неумело–ласково. Ведь он видит нас в школе последний раз.

После ужина бабы убрали со столов, вынесли их, оставив один большой. Парты расставлены теперь вдоль стен. Так прибирали школу только во время елки. Начали впускать родителей. Шли и парни с девками. В углу под «Благословением детей» уже слышались смех и тихие взвизги девок. Федька покрикивал на них; по старой привычке слушались — девчонки умолкали было, а потом снова взвизгивали. Видно, парни щекотали их.

К потолку на длинных крючьях подвешена очень большая лампа с огромным белым кругом. Сторож принес еще стоячую лампу. Значит, сейчас войдут учитель, Стогов и остальные. Нас Федька поставил направо от стола.

Шум внезапно смолк. Первым вошел церковный староста. Он гордо посмотрел на всех и прошел к столу.

За ним — наш учитель, священник, Стогов, учитель соседней деревни, управляющий и, к удивлению всех, урядник. Я вспомнил о Харитоне, начал искать его. Вон Иван Беспятый, вон Лазарь, а Харитона и кузнеца Самсона нет. Учитель подозвал сторожа, что‑то сказал ему. Тот отошел и, прихватив по дороге парня, увел с собой. Потом учитель пошептался со Стоговым и пригласил всех сесть. У меня было такое ощущение, будто сейчас нас начнут судить и сошлют в арестантские роты. Я посмотрел на Павлушку, на других. Может быть, мне это показалось или лампа так отсвечивала, но лица у всех были бледные, испуганные.

На стенах висели огромные портреты трех царей. Все в позолоченных тяжелых рамах и за стеклом. Цари при медалях, звездах, в военных мундирах.

Федька–сторож с парнем внесли новенькие евангелия, положили их на стол. Священник взял одно, открыл, вздохнув, посмотрел, потом, будто сделал нехорошо, быстро закрыл и положил обратно.

 — Тише, — обратился учитель к народу. — Ученики все в сборе?

 — Все, — ответил кто‑то.

 — Слушайте. Окончили школу следующие…

И он начал называть наши фамилии. При упоминании каждой фамилии все оборачивались к нам, будто выискивая того, кто сдал. Я старался запомнить, кто сдал, и так увлекся, что когда назвали мою фамилию, сразу и не понял. А народ уже обернулся ко мне. Вдруг стало стыдно, и я схоронился за Павлушку. По учитель уже называл еще, еще и еще.

 — Вот и все.

 — Тридцать, — обернулся ко мне Павлушка.

Он не фамилии запоминал, а считал. И мы не знали, кто же не сдал. Не названы двое.

 — После узнаем. Кому не дадут евангелия, значит, те и не сдали.

Учитель перебирал евангелия. Он заглядывал в каждое. Потом огласил:

 — Сдавшие экзамен сейчас получат «Новый завет». Евангелия дарит вам наш попечитель, Евграф Иванович Стогов. Он доволен, что вы хорошо учились. Особенно он доволен пятью учениками, которым дарит еще по книге для чтения. Эти пять учеников следующие…

В числе их оказался сын управляющего, сын кузнеца Самсона, я, Павлушка и, к моей досаде, Устюшка. Как теперь будет хвалиться ее мать! Все уши прожужжит соседям. Лучше бы Настя…

Учитель продолжал:

 — Вот вы окончили школу. Мы с вами расстаемся. Но не забывайте, чему учились в школе. Не забывайте, что вы еще очень мало знаете. У нас при школе есть библиотека, подаренная Евграфом Ивановичем. Берите и читайте книги. Они вам откроют глаза. Из них вы познаете жизнь. Книга — друг человека. Большинство из вас не может учиться дальше, хотя некоторые и очень способные. Они могли бы стать потом учителями, как и я. Я сам из крестьянской семьи. С большим трудом пробил себе путь к учению. Не каждому под силу такой путь! Но я надеюсь, что со временем и высшие школы, будут доступны самому простому народу. У нас не будет неграмотных людей. Идите, получайте евангелия. Сначала подойдите…

И он назвал нас, пять человек. Первой — мою фамилию. Ног под собой не чувствовал, когда подошел к столу. Учитель нагнулся, как бы ища евангелие, и успел шепнуть мне:

 — Благодари Стогова.

Я и виду не подал, что слышал.

 — Получи, — громко объявил он и строго нахмурил брови.

Я взял книги и, полуобернувшись к Стогову и народу, четко, чтобы слышали все, произнес:

 — Спасибо вам, Евграф Иванович, за подарки. Спасибо за все ваши книги в нашей библиотеке. Я прочитал их и еще буду читать. Я люблю книги.

Хотел было уже отойти, как Стогов вдруг поднялся, быстро подошел ко мне, обнял и неожиданно для меня погладил мой голый лоб.

Не слышал, что он мне сказал. Ноги совсем подкосились. Чуть не бегом устремился я к Павлушке, крепко зажав в руках евангелие и «Царь–работник», книгу о Петре I.

Моему примеру последовал и Павлушка. Стогов пожал ему руку. Начали получать остальные.. Сыну управляющего, который что‑то промямлил, он только кивнул. Остальные двадцать пять, получавшие евангелие, говорили почти каждый «спасибо» и кланялись.

Евангелия розданы. Учитель начал шептаться со Стоговым. Вспомнив, что кто‑то не сдал, я начал присматриваться к ребятам. В углу заметил двух понурившихся ребят.

 — Ага, — толкнул я Павлушку. — Гляди‑ка! Серега Госпомил и Ванька Павлов не сдали.

Мне не жаль их. Серега ненавистен мне из‑за его отца, а Ванька Павлов — сын маслобойщика. Учился плохо, задачи ему решали другие. За это он давал по кусочку конопляного жмыха.

 — Свидетельства получите через две недели, — объявил учитель. — Пятеро получат похвальные грамоты. Сейчас начнем пение, потом будете читать стихи. Хор, приготовься!

Поднялись со скамеек все, кто участвовал в церковном хоре. Они стали возле нас. Мы с Павлушкой прошли к партам. Там я увидел Ивана Беспятого с Лазарем и, к моей радости, Харитона. Тот сидел, чуть согнувшись.

 — Все‑таки пришел? — спросил я.

 — Дал слово, так держу. А ты держишь слово?

 — Еще бы! У меня замок на языке.

 — То‑то. А за то, что ты хорошо сдал, молодец! Про казни египетские, слышь, здорово рассказал. Бог у тебя, говорят, злой получился.

 — Встать! — скомандовал учитель, расставив певчих по голосам. Ударил камертоном о ноготь, поднес к уху и, жмурясь, протянул: — До–ми–фа–со–оль…

Махнул рукой, и хор грянул царский гимн.

Похоже было, будто стоим в церкви. Священник и церковный староста даже крестились. За гимном учитель, шепнув хору, снова взмахнул рукой, и хор запел:

Славься, славься, русский ца–арь,Православный государь.

Пропели и «Славься». Учитель подошел к Стогову, переговорил с ним о чем‑то. Тот, выпучив огромные строгие глаза, кивнул.

 — Песнь в честь освобождения крестьян. Петь всем вместе, — обратился учитель к народу.

Запели тенора. Слышен голос крестного Матвея:

А–ах ты, во–оля, моя во–оля,Золота–ая ты моя.

Хор и народ несмело:

Во–оля — со–о-окол поднебе–сный,Воля — светлая заря.

И опять тенора, высоко–высоко:

Не с росой ли ты спустилась,Не во сне ли вижу я…

Уже дружнее:

Зна–ать, горячая моли–и-тваДолете–ела до царя.

Песня эта мне очень нравилась. В ней такие хорошие слова: «не с росой ли ты спустилась»! В песне говорится про волю. Я пел так громко, что даже слышал свой голос. Посмотрел на Харитона. Что это? Он совсем не поет и так хитро щурит глаза. Ведь ему бы как раз и нужно петь такую песню.

«А–а, боится, что его услышит урядник». Посмотрел на урядника. Поет он или нет? К своему удивлению заметил — поет. И даже глаза прищурил. Как же так? Выходит, я пою вместе с урядником?

Песню кончили. В школе жарко и душно. Певчие шептались и, довольные, вытирали лица. Только Апостол–писарь был хмурый. Лицо его одутловато, глаза, когда пел, уходили под лоб.

Опять учитель начал шептаться со Стоговым. Стогов одобрительно закивал огромной головой. Учитель взял скрипку, провел по струнам смычком. Тонкие, нежные звуки раздались в школе. Затем, прижав скрипку подоородком, взмахнул смычком, качнулся, и хор дружно, весело грянул:

Над Невою резво вьютсяФлаги пестрые судов:Звучно с лодок раздаютсяПесни дружные гребцов…

Басы, перебивая, вопрошали:

Что пирует царь великийВ Петербурге–городке?

Тенора тоже были в недоумении:

Отчего пальба и кликиИ эскадра на реке?

И все вдруг заливисто, высоко, кудряво:

Виноватому винуОтпуская, веселится:Кружку пенит с ним одну…

Альты вместе с дискантами взвились, захлебываясь: