Под новым небом, или На углях астероида - Александр Кучаев

Марта была истощена меньше других, выглядела она воинственно, и связываться с ней было опасно. Мнения разделились. Одни предлагали оставить собаку в покое, другие продолжали настаивать на том, что её надо съесть, иначе не выжить им самим.

Несколько мужчин приблизились к Марте, чтобы отнять у неё щенка. Вечно скуливший о еде высокий, тонкий, как жердь, Фергюссон быстро наклонился и ухватил его за шкирку. Ризеншнауцер, однако, проявил характер. Ловко извернувшись, он впился ему в ногу, а Марта огрела дубиной по рукам. Завопив от боли, Фергюссон с проклятиями покатился по земле.

Поднялась буря возмущения. Кто-то крикнул, что девчонка совсем обнаглела и её надо проучить. В руках у наступавших мужчин появились палки. Дело принимало дурной оборот, но тут вмешался Джексон, командир экипажа авиалайнера.

– Всё, довольно! – решительным тоном сказал он, вставая рядом с Мартой. – На собаку пусть никто не зарится. Она будет жить! Поверьте мне, она нам ещё пригодится, – его лицо искривила презрительная гримаса. – Постыдитесь! Вы думаете, она, – он обнял Марту за плечи, – не хочет есть? Хочет, да ещё как! Она ещё ребёнок, ей надо расти, и в пище она нуждается больше вас. Однако она не набросилась на существо, которое пришло к нам, спасаясь от одиночества, – и мгновенно смягчившись, улыбнулся Марте: – Ты её как-то уже назвала?

– Да, Сильвой. Потому что это девочка.

– Красивое имя. Я думаю, Сильва всем нам станет надёжным другом.

Джексон как в воду глядел. Собака стала неизменным помощником на охоте. С её участием добычу стали приносить почти каждый день. Самым лучшим образом она проявила себя и при пастьбе овец. Чабаны только давали указания, а она выполняла всю работу, направляя отары, куда требовалось. Проделывала она это с большим желанием. Обегая отару, она обычно ограничивалась лаем и лишь самых бестолковых потчевала весьма чувствительными покусываниями.

Прошло время. От длительного употребления столовые ножи сточились или сломались. Их заменили заострёнными камнями, которыми стали разделывать туши животных, обрубать ветви деревьев для изготовления оружия и разных черенов и рукояток. Используя как мотыги, камнями рыхлили землю в приствольном круге плодовых деревьев.

Как и Пётр Васильевич с Игорем, в стойбище изготавливали посуду из обожжённой глины и шили кожаную одежду. Из овечьей шерсти валяли войлок, который применяли для утепления вигвамов и в качестве половиков. Среди женщин нашлась мастерица, умевшая прясть и вязать. Это ремесло у неё переняли другие, и на многих появилась довольно удобная шерстяная одежда ручной вязки. В зависимости от толщины нити и способа вязки такая одежда могла быть плотной и тёплой, хорошо защищавшей от холода, или, наоборот, тонкой, лёгкой, почти невесомой.

Люди накапливали опыт возделывания плодовых насаждений, и урожаи в садах неуклонно возрастали. Финики, сушёный инжир, курага из персиков и абрикосов не переводились. Фрукты, свежее мясо, овечий сыр стали основой питания. Есть стали досыта, а голод первых месяцев ушёл в область преданий. Жизнь наладилась и устоялась, и ничто не предвещало новой беды.

А она не замедлила нагрянуть. Однажды ночью в спящее стойбище ворвались какие-то воинственные люди и захватили его. Сделать это было несложно. У переживших аварию прежде не было врагов, поэтому они не выставляли часовых и не высылали дозоры.

Нападавших было несколько десятков, они имели дикий вид и отличались крайней жестокостью. Предварительно они окружили селение со всех сторон. Условленный свист стал сигналом к атаке. В тот же миг оцепеневшую ночь пронзили жуткие вопли и улюлюканье, и тёмное небо прочертил рой горящих стрел. В двух или трёх местах вспыхнул пожар. Замелькали тени, послышался топот многочисленных ног, треск ломающихся стропил, на которых покоились крыши вигвамов, наполненные ужасом крики женщин и плач детей. Перепуганных, не успевших опомниться ото сна обитателей стойбища с хохотом и гиканьем выволакивали из жилищ, били, швыряли наземь. Мужчины вступались за своих жён, которых подвергали насилию прямо у них на глазах, и тут же падали под градом ударов.

Лишь в центре стойбища вспыхнула яростная скоротечная схватка. Джексон и с ним ещё семь человек, за полминуты до нападения поднятые тревожным лаем Сильвы, сбились в крохотную когорту и оказали вооружённое сопротивление. Но враг многократно превосходил по численности, и почти все защитники стойбища были быстро перебиты. Уже мёртвым им отрубали голову и вспарывали живот.

Джексон дрался до последнего.

– Всем уходить! – кричал он, отбиваясь от наседавших врагов. – Встреча на перевале Сент-Рошаль! На перева…

Страшный удар по голове оборвал его на полуслове.

Все, кто ещё оставался на свободе, покинули стойбище и бежали на запад в направлении, указанном Джексоном. На перевале Сент-Рошаль собралось шестнадцать человек, считая и детей. Остальные или погибли, или попали в плен.

При свете дня они увидели, как внизу, в долине, по их следам движется вражеский отряд.

Ускоренным маршем беглецы устремились дальше на запад, стараясь уйти от преследования. Сначала показалось, что это удаётся, и отчаяние уступило место надежде на спасение. Но к вечеру многие, особенно женщины, выбились из сил, и погоня вновь стала приближаться. Детей, а их было трое, несли по очереди. Хоть и невелик был их вес, но они затрудняли движение, руки ныли от длительной ноши. У беглецов не было ни крошки еды, и предательская слабость всё заметнее напоминала о себе.

Враги же взяли с собой запас продовольствия. Марта, отличавшаяся особой зоркостью, различила, как они наскоро перекусывали у ручья и запивали водой. Погоня была устроена по всем правилам военного искусства и была рассчитана на длительное время – на такое, какое потребуется, чтобы догнать беглецов и пленить их, хотя бы это заняло несколько суток.

День подходил к концу. Низкое слепящее солнце заслоняло далёкий край земли. Наконец оно потонуло в лиловом тумане, за ним погас и туман, и наступила ночь. Некоторое время беглецы, спотыкаясь, ещё шли в темноте, но вот женщины одна за другой стали валиться с ног, и Уиллис, принявший на себя старшинство, дал команду сделать привал.

Горы, окружавшие долину гейзеров, остались далеко позади, а здесь было их холмистое предместье, поросшее где молодым лесом, где кустарником, а где одной жёсткой колючей травой. На отдых расположились на западном склоне одного из холмов. Он закрывал от преследователей и создавал иллюзию некоторой безопасности.

Спустя час в той стороне, где осталось стойбище, поднялся рогатый месяц, ночная мгла слегка рассеялась, и сквозь неё проступили облитые голубым сиянием неясные складки местности. Все, за исключением Уиллиса, спали. Он сидел на вершине холма, вглядываясь в объятую сном фантасмагорическую картину, и пытался осмыслить случившуюся с ними очередную трагедию. Что за люди напали на стойбище? Откуда они взялись? Почему они так враждебны? Недавние сцены в стойбище представлялись кошмаром из каменного века.

В полночь Уиллис разбудил сначала Свенсена, а за ним и остальных мужчин. Несколько глухо сказанных слов, и четверо из них, обогнув холм, исчезли в ночи.

Шли молча, стараясь ничем не выдать своего присутствия. Волнения не было – эмоции умерли, осталось только понимание необходимости задержать врага. Преодолев какую-то гряду, они увидели в низине, в километре от себя, огонёк костра. Снова двинулись вперёд. Последнюю сотню метров преодолевали ползком.

И вот чужой лагерь перед ними как на ладони. Хорошо видны костёр и спящие тела, распростёртые вокруг. И одинокая фигура часового, который сидел, поддерживая огонь. Иногда, вскинув голову и вглядываясь в темноту, он прислушивался и, помедлив, возвращался в исходное положение. По правую руку от часового – ворох сучьев. Вот он взял несколько из них и подложил в костёр. Огонь съёжился, чтобы затем, продравшись сквозь клубы дыма, вспыхнуть ещё ярче. Раза два часовой ронял голову на колени, но, одолевая дремоту, распрямлялся. Было далеко за полночь, и ему, конечно, хотелось спать.

Дав знак товарищам оставаться на местах, Свенсен стиснул в зубах финку и пополз к костру. Это именно он предложил применить против вражеских воинов их же тактику ночного нападения, и он же оговорил, что возьмёт на себя самое ответственное.

Свенсен был осторожнее кобры, ползущей к своей жертве. Ночную тишину нарушал лишь шелест листьев в кустах да журчание ручья, протекавшего по ту сторону костра. Чем ближе он подбирался, тем звонче становилось журчание. Это было как нельзя более кстати – он надеялся, что звуки бегущей воды перекроют шорох, который мог быть вызван его движением.