Главы государства российского. Выдающиеся правители, о которых должна знать вся страна - Юрий Лубченков

– Матушка государыня, – раздалось в келии шепотом.

Софья вздрогнула, оторвалась от окошка.

– Ну, что, Анфиса? Говори скорее. Придут?

И седовласая Анфиса, няня царевны, с пеленок вскормившая и вспоившая ее, стало шепотом передавать все, как было.

– Пришла это к ним, анафемам, в Стрелецкую ихнюю слободу. Набольших спрашиваю, зов твой передаю им. Куда там! Сначала было и слушать не хотели, прежнее вспоминаючи. А потом поладились. Надо полагать, сейчас придут – за мной пошли. Семену, привратнику-то нашему, все передала, как ты велела, государыня.

В этот момент со стороны сеней раздались явственные звуки многочисленных шагов. Софья мигом набросила на голову монашеский шлык, на плечи – мантию, спрятала под полу старинный восьмиконечный крест и устремилась к выходу.

– Вот что, Анфиса, – бросила она на ходу. – Станешь на страже. Коли что, тотчас весть подай.

– Слушаю, матушка государыня!

Едва Софья вышла на крыльцо и величественная, освещенная светом фонаря предстала перед стрельцами, как они все разом молча сняли шапки. Царевна испытующе оглядела всех по очереди стрелецких полковников и затем тихо, но явственно сказала им:

– Слышала я, что жизнь ваша стала теперь куда тяжелее прежнего…

– Надо бы хуже, да некуда… Не жизнь, а позор да мука… Совсем конец нам пришел, – раздалось разом несколько голосов.

Петр I накрывает заговорщиков в доме Цыклера 23 февраля 1697 года. Художник Адольф Шарлеман. 1884

Один из стрельцов, седой старик Ефрем Вышатин, продолжал далее:

– Совсем конец нам, говорю, пришел, государыня матушка. Прежде в ком цари московские опору видели? В стрельцах. Кто нехристей воевал, державу московскую расширял, порядки внутренние поддерживал?.. Мы – стрельцы. А нынче что? Мало нас на плахе погибло, в Сибирь далекую ушло? А не в Сибирь, то в Литву поганую да под Азов царь разослал стеречь пределы московские. Да и в Москве теперь кто остался, разве почет должный восприял? Преображенцы да семеновцы – потешные краснобаи, немецкие куцокафтанники – вот кто на наше место встал. А мы за то, что решпекта да субординации, от нехристей перенятых, не знаем, в черном теле состоим. Смех сказать: пожары тушим да улицы московские от воров охраняем. Наше ли дело это, говорю?.. Ты прости, государыня матушка, что все по чистоте сердечной мы тебе выкладываем. Через нянюшку свою, Анфису-то, передавала ты, что горе наше видишь и защитой нам быть хочешь. Так да будет тебя все ведомо, что мы терпим.

– Правду ты сказал, Ефрем, – согласилась Софья. – Худо вам теперь. А толь ко дальше еще хуже будет. Так что, чего доброго, и погибель ваша впереди. И вот изболелось мое сердце за вас, да и за всю Русь православную. Защита ей нужна. Ой, как нужна: нравы старые, добрые рушатся, православие быстро гибнет, все в ничто приходит…

– А все потому, что царь с немцами-еретиками якшается, – смело вставил обиженный стрелец. – Не живет он в своих государских чертогах, окружил себя людьми новыми и непородными, проматывает казну с бесстыжими иноземцами, не соблюдает царского чина и степенства…

– Обращает потоки не в ту сторону, куда Господь обратил их, – лукаво вставила Софья.

– Истинно слово молвила, государыня матушка. Вера наша угнетается. Где двоеперстие ныне, где крест осьмиконечный, где аллилуи двоения? Добра ли ждать и дальше? Поехал вон в еретические земли за еретическими науками. Где видано, чтобы православный царь делал это!

– Истинно, честные воины царские, – заговорила Софья, и голос ее стал крепче и звонче, – истинно все это. Коли царь вернется из краев чужих, не видать добра людям православным… А только слышала я, не бывать этому приезду…

– Есть слухи такие, это правда, государыня матушка. А только не верится что-то нам. Вот и Анфису-то твою с неохотой слушали: не верится!

– Надо, чтобы это было так! – воскликнула Софья.

Голос ее звучал с таким воодушевлением, глаза горели таким огнем, вся фигура дышала такою смелостью и решимостью, что стрельцов сразу охватило чувство веры в эту могучую женщину.

– Правила я своим народом самодержавно семь лет, – продолжала Софья. – Было ли худо от этого вам? Было ли худо от этого всему народу православному?

– Ничего, государыня матушка, кроме добра от тебя не видел.

– Так знайте же! – воскликнула Софья, вынимая восьмиконечный крест. – Я хочу воротить это время! Я вновь хочу править своим народом для его блага, и призываю вас себе на помощь. Этим крестом, за который боролись ваши отцы и братья и за который боретесь вы, я клянусь, став царицей, вновь приблизить вас к царскому трону, и с вашей помощью вновь править Святой Русью по старине, без новшеств… Клянитесь же и вы, что все, как один, пойдете в Москву, станете табором на Девичьем поле и будете бить мне челом, чтобы я вновь правила царством. А коли Петр вздумает вернуться и нашлет на вас полки свои скоморошные, вы всей ратью выступите против них!

Охваченные пылкими речами Софьи, стрельцы, подняв кверху два перста, торжественно клялись…

Н. Калестинов

Немного времени спустя на том самом месте, где раздавались слова торжественной клятвы, перед самыми окнами кельи Софьи висели трупы видных стрельцов. Это Петр мстил своей сестре и в ее лице всей старой России.

Совет пьяного пушечного мастера

Государь получил в Новгороде известие о поражении своих войск под Нарвою, и что артиллерия и вся денежная казна достались неприятелю. Эта весть была прискорбна и печальна. Нужно было в самом скором времени обзавестись новой артиллерией. Но достать медь в короткое время ни у себя, ни в других государствах оказалось невозможным. Естественно, это привело государя в крайнее недоумение. В это время он видит расхаживающего взад и вперед против его окошка худо одетого человека и посылает спросить: чего он хочет? Тот ответил, что пришел помочь горю государя. Монарх повелел представить его к себе и спрашивает: какое он имеет до него дело?

– Прикажите, всемилостивый государь, прежде поднести мне чару вина – умираю с похмелья, а денег нет ни полушки.

Из такой смелости государь заключил, что он хочет представить ему нечто дельное, и велел поднести ему добрую чарку.

– Говори же, – приказал государь.

– Ваше величество думает теперь о потере артиллерии и где взять меди, чтобы вылить ее вновь? Не правда ли?

Государь ожидал продолжения речи, которая уже заинтересовала его.

– Ну, говори же! Что дальше?

– Прикажите, ваше величество, подать другую чарку вина. Истинно, не опохмелился одною.

Как ни досадна была такая наглость, но содержание начатой речи казалось довольно важным, и государь велел подать вторую чарку.