Морская битва двух империй. Нельсон против Бонапарта - Андрей Иванов

Тогда решено было использовать Моро, и он стал тюремщиком непокорных членов Директории. Бонапарт быстро провел дислокацию войск и расставил своих людей на важные посты: Андреосси исполнял обязанности начальника генерального штаба, имея одним из помощников Каффарелли, брата погибшего в Сирии руководителя инженерного корпуса Восточной армии, Ланн заведовал дворцом Тюильри, Мюрат направился охранять дворец Бурбонов, резиденцию Совета пятисот, а Мармон был поставлен во главе кавалерии.

Остаток дня Бонапарт давал приказы и принимал людей. Поздно вечером он вернулся домой. Впереди был второй день, трудный и непредсказуемый. Ложась спать, Бонапарт зарядил пистолеты и положил их возле себя.

Войска, расположившиеся во всех парламентских помещениях, спали, не снимая сапог. Генерал Ланн был начеку.

9 ноября все прошло гладко, и даже противники заискивали перед Бонапартом. Но как завтра поведут себя Журдан, Ожеро, Бернадот? Какую роль думает сыграть Люсьен? На совещаниях со сторонниками брат уверял, что контролирует Совет пятисот и заставит депутатов вотировать все что угодно. Он просил лишь одного — полной свободы действий.

Между тем Журдан и Ожеро решили не ехать в Сен-Клу, а активизироваться в случае неудачи Бонапарта. Бернадот появлялся в Тюильри и затем решил сойтись с Моро и привлечь того на свою сторону. Вечером он совещался с якобинскими депутатами и изложил им амбициозный план: Совет пятисот должен издать декрет и поставить его, Бернадота, на одну высоту с Бонапартом, и они вместе будут командовать войсками. Не все его поняли, но некоторые решили дать бой побеждающей партии сторонников Бонапарта. Бернадот пригласил якобинских лидеров к себе домой к пяти часам утра.

Лани, охранявший Тюильри, утром хотел отправиться в Сен-Клу, чтобы участвовать в решающих событиях. «Нет, генерал, вы ранены, а нам придется долго не сходить с коня, — ответил Бонапарт. — Нет, мой друг, останьтесь здесь».

«Бертье, — обратился он к своему главному штабисту, — вы едете со мной; вы тоже, толстый папаша (хлопнув по животу генерала Гарданна). Но что с вами, Бертье? Вы нездоровы?» Бертье: «У меня гвоздь в сапоге; я наколол себе ногу; пришлось наложить припарку». Бонапарт: «Так оставайтесь». Бертье: «Ну уж нет! Если бы даже мне пришлось едва тащиться и терпеть адские муки, я вас не покину».

Бонапарт выехал в карете со своими адъютантами. Их сопровождал отряд кавалерии. Адъютант Лавалетт ехал вместе с Бурьенном. Они проезжали место казней на площади Согласия, и тут Бурьенн сказал своему попутчику: «Мы будем ночевать сегодня в Люксембурге или сложим головы здесь». Сиейес приготовил экипаж на случай неудачи и бегства и держал его в Сен-Клу, в укромном месте.

Депутаты заполнили залы. Старейшинам выделили лучшее помещение, занимавшее в длину весь первый этаж правого флигеля дворца, члены Совета пятисот разместились в оранжерее, соединенной с дворцом крытым ходом. Заседания палат открылись.

Каждые десять минут Лавалетт, дежуривший на одной из трибун Совета пятисот, являлся к Бонапарту и докладывал, что происходит. Дело двигалось очень медленно, и Наполеон терял терпение.

Прибыли Ожеро и Журдан, одетые в штатские плащи. Они изменили свое первоначальное решение оставаться в Париже и теперь бродили в окрестностях дворца, приглядывались к солдатам и слушали их разговоры.

Затем Ожеро проник в кабинет Бонапарта. Сочувственным и одновременно укоризненным тоном он посоветовал генералу сложить с себя внеконституционные полномочия. «Сиди смирно, — ответил Наполеон, — снявши голову, по волосам не плачут».

Перемена в поведении Ожеро очевидна (он чувствует явную пробуксовку процесса). Бонапарт понимает, что пора действовать, и идет к депутатам.

Но, увы, потенциальный диктатор говорит не по делу. Он бездоказательно обвиняет и использует неудачные образы. Ничего не добившись в Совете старейшин, он направляется в Совет пятисот, где его подвергают обструкции.

Он будто забыл, что перед ним — опытнейшие политики передовой европейской страны, и пытается общаться с ними на том языке, на котором разговаривал с каирскими шейхами. Во время перерыва между собственными выступлениями в двух палатах он бросил своему ненадежному другу: «Ожеро, вспомни Арколу!»

Бонапарт будто снова бросается па мост и слышит в ответ: «Долой диктатора! Долой тирана!» И самое страшное: «Вне закона!» Так они кричали тем, кто следом отправлялся на эшафот.

Люсьен, обещавший держать депутатов в узде, не может утихомирить собрание. Дело доходит до драки: депутаты и солдаты ринулись врукопашную, генералы Мюрат, Гарданн, Лефевр участвуют в потасовке и пускают в ход кулаки, а самому Бонапарту достается от великана Дестрема, который кричит ему в лицо: «Разве для этого ты побеждал?» И Бонапарт чувствует тяжелую руку этого депутата на своем плече. Солдаты вырывают генерала из рук парламентариев и выводят его из зала.

Люсьен пробует говорить, но его не слушают и требуют слова. С новой силой открываются прения.

Бонапарт вернулся в кабинет, где его ждали Сиейес, Роже-Дюко, генералы и другие союзники. Его речь была бессвязной, он плохо узнавал людей. Он сказал Сиейесу: «Генерал, они хотят объявить меня вне закона». Тот ответил: «Они сами поставили себя вне закона».

Главные слова произнесены, осталось подкрепить их действием. Мюрат и Леклерк, весь день ждавшие этого момента, просят доверить дело армии. Сиейес их поддерживает.

Бонапарт колеблется: можно ли положиться на все войска? Он выходит на воздух и приказывает подать ему коня. Он направляется в ряды гренадер и спрашивает их: «Солдаты, могу я положиться на вас?» Солдаты смущены. Бонапарт называет депутатов негодяями и изменниками: «Я шел научить их, как спасти республику, а они хотели убить меня».

Этой лжи недостаточно, и один в поле не воин. Но генералы и офицеры окружают Бонапарта, ловят каждое его слово и ведут агитацию среди солдат, добавляя многое от себя. Мюрат но пятам следует за Бонапартом, Леклерк проявляет колоссальную энергию.

И когда Бонапарт повторяет вопрос, может ли он рассчитывать на солдат, то слышит дружные крики: «Да! Да!» Это придаст ему новые силы.

Но все же, признает Лавалетт, если бы перед гвардией проделал энергичный и отважный соперник, то неизвестно, чем бы дело закончилось. Но Бернадот струсил и не явился, отсиживаясь дома, Журдан бродил в нерешительности, а Ожеро так и не нашел в себе сил бросить вызов будущему тирану.

День догорал, и начался заключительный акт политической драмы. Люсьен вновь заговорил и потребовал от депутатов, чтобы они «вернули сюда генерала».

«Мы не признаем его!» — кричали ему в ответ. «К делу! К делу!» — ревели якобинцы и требовали объявить генерала Бонапарта вне закона.

И тогда Люсьен использовал последнее средство. Он сбросил с себя депутатскую тогу и швырнул ее на пол трибуны. За тогой последовали ток и шарф с золотой бахромой.

Люсьен закричал: «Я должен отказаться от надежды быть выслушанным, а так как меня не хотят слушать, я слагаю с себя на трибуну, в знак прискорбия, знаки народной магистратуры!»

Это действие дало кратковременный эффект, но Люсьен понимал, что необходимо вмешательство извне. Разглядев в толпе инспектора залы, генерала Фрежевилля, человека надежного, Люсьен наклонился к нему и быстро прошептал: «Надо прервать заседание; еще десять минут, и я уже ни за что не отвечаю!» Он попросил передать это генералу Бонапарту.

Получив сигнал, Наполеон наконец понял, что пора выводить Люсьена из зала. Капитан гренадер получает приказ и ведет с собой десять солдат. Он входит в зал заседаний Совета пятисот с громким криком: «Да здравствует республика!» Депутатам нравится этот призыв, и они умолкают.

Люсьен, усталый, близорукий, не может понять, зачем пришли солдаты. Возможно, они будут арестовывать его? Капитан доходит до трибуны, за ним гренадеры. Он приглашает Люсьена следовать за собой, но тот цепляется за перила трибуны. Офицер настаивает, а затем, став сзади него, просто берет председателя палаты под руки, насильно поднимает и ставит на пол у подножия трибуны. Гренадеры тащат Люсьена из залы, ведут его через весь замок и приводят к брату.

Теперь они были вместе — два брата, военный и парламентарий, и в глазах гвардии это очень сильный фактор. Если Люсьен сейчас заговорит, то это будет призыв от имени совета.

И младший брат, который в начале переворота мог иметь мысли о разделе власти с Наполеоном, ставя при этом себя на важное место в государстве, теперь понимал, что необходимо последнее усилие в пользу старшего брата. Он вдохнул свежего воздуха и потребовал драгунскую лошадь.

Два брата подскакали к гренадерам, и Люсьен сказал речь, которая принесет Бонапартам победу. Он говорил о том, что работа совета парализована, поскольку его держат в страхе «несколько представителей, со стилетами осаждающих трибуну, угрожая смертью своим товарищам и добиваясь этим путем ужасающих постановлений». Не генерал, исполнитель законного декрета, а они, эти «дерзкие разбойники, без сомнения, подкупленные Англией», должны быть поставлены вне закона!, Они уже не представители народа, а «представители кинжала».