Палач - Виктор Вальд

На этот вопрос ответить проще – сама жизнь…

Наконец он решился и отправился на ранее примеченный холмик. Он был свободен от деревьев и кустов. А солнечные лучи, время от времени пробивавшиеся сквозь осенние облака, придавали ему приятный вид природного храма.

Расстелив на земле плащ, мужчина опустился на него и стал разматывать повязку.

Посмотрев на рану, он удовлетворенно улыбнулся. Черви сделали свое дело. Они сожрали мертвое мясо, а живое уже покрылось тонкой полупрозрачной кожицей. Лишенная гноя рука подсохла и из багровой стала ярко-розовой.

Сломав стебелек сухой травы, мужчина стал осторожно снимать с раны своих спасителей. Он так увлекся, что не заметил, как над ним нависла чья-то тень. Обернувшись, он увидел двух человек.

– Что это? – сдерживая отвращение, спросил тот, что постарше.

– Это, дорогой бюргермейстер, личинки большой зеленой навозной мухи, – весело сообщил его молодой спутник. – Как по мне, то рука больного выглядит не так ужасно, как вы мне рассказывали. Хотя и не видно столь полезных для выздоровления гнойных выделений.

– Гной пожирает мясо и делает кровь грязной, – мрачно произнес господин «Эй», недовольный тем, что его застали за тем, что он предпочел бы скрыть.

– Вы не правы, дорогой друг! Даже Салернская медицинская школа[13] рассматривает нагноение как часть нормального процесса заживления ран. Впрочем, я, доктор Гельмут Хорст, изучал врачевание в Парижском университете.

– В самой Сорбонне? – чуть заметно усмехнулся палач.

Молодой человек, ничуть не смутившись, продолжил:

– Уже давно прошли те времена, когда Сорбонной называли коллегию для бедных студентов. Теперь Сорбонной величают весь Парижский университет. Имя святого отца Роберта Сорбонна[14] произносят с благодарностью и студенты, и короли.

– В Парижском университете, так же как и в Салернском, предписывают лечить нагноение глаз методом подвешивания больного за ноги…

Молодой человек обошел сидящего на плаще мужчину и внимательно посмотрел на него.

– Ты учился в одной из медицинских академий? Откуда тебе известен этот метод?

– У меня был великий учитель.

– Гм-м-м… Впрочем, наш бюргермейстер кое-что о тебе рассказал. Наши ремесла разительно отличаются. Вы терзаете и убиваете, мы уберегаем и лечим. Но правда заключается в том, что мы оба имеем дело с телом человека.

Ставший рядом с молодым человеком Венцель Марцел, оглядываясь по сторонам, нетерпеливо сказал:

– У меня совсем нет времени на пустые разговоры. И я привел тебя, Гельмут, не для научных споров.

– Ну уж, конечно, бюргермейстер, вам не терпится узнать, будет ли у вас палач или проблема, – откровенно произнес молодой человек и с присущей молодости беспечностью громко рассмеялся.

Венцель Марцел недовольно огляделся и сердито фыркнул.

– Если этот человек позволит мне ощупать его руку, я смогу дать свое заключение…

Мужчина поднялся на ноги и задумчиво посмотрел на лекаря. Через несколько мгновений он решительно протянул искалеченную руку молодому человеку.

– Вот она…

Гельмут взглянул в глаза палача и почувствовал, как по его спине пробежала мелкая дрожь. Но он тут же овладел собой. Видно, не зря в свои студенческие годы днем он прилежно учился в университете, а по вечерам отчаянно пил и дрался в многочисленных харчевнях Парижа и на его кривых улочках.

Левой рукой лекарь взял больного за локоть покалеченной руки, а правой сжал запястье. Затем, отпуская и вновь сжимая сильной хваткой, прошелся по всей кисти.

– Где больше всего болело? – растерявшись, спросил Гельмут. Он никак не ожидал, что этот человек не издаст ни крика, ни единого стона. Вот только несколько крупных капель выступило на большом бугристом лбу и до невозможности расширились зрачки, что свидетельствовало о невероятной боли.

– Везде. Но мне теперь все стало понятно, – тяжело выдохнул мужчина.

– Тогда нужно зажать ладонь между двумя дощечками, туго перебинтовать и уповать на милость Божью. А еще пить теплое вино с гвоздикой и тертыми зернышками мака. Если через три дня локоть не станет бордовым, тебя любит Бог. Если ты грешник, то уже завтра станет ясно – спасет ли тебя отнятие руки. Отсутствие значимого количества гноя указывает на отмирание плоти. Но присутствие боли еще обнадеживает. В первом я исхожу из уроков моего университетского преподавателя Ги де Шолиака[15]. Во втором я опираюсь на собственные наблюдения за пациентами.

– Мэтр Ги де Шолиак – достойный лекарь. Его учение о вытяжениях при переломах достигли даже подвалов подземелья Правды. Но он заблуждается в знаниях о гное, так же как и в том, что рекомендует масло скорпиона в качестве мочегонного средства для лечения венерических болезней. Я наберусь смелости спросить: какие прогибы костей чувствовали ваши пальцы? – глядя себе под ноги, глухо промолвил господин «Эй».

– Ну-у-у, – задумчиво произнес Гельмут, – трудно сказать. Собственно говоря, я же не… Медицина не благословлена Церковью на такое вмешательство в таинство Божье, как строение тех, кого он создал.

– Мондино из Болоньи произвел вскрытие двух трупов, но смотрел глазами Галена и Авиценны [16] и ничего не прибавил к анатомическому знанию. В Париже до сего дня изучают строение человека, разрезая трупы свиней, – все так же глухо промолвил раненый.

– Ах, вот как! – вспыхнул молодой лекарь. – Я думаю, мои услуги здесь больше не нужны.

– Если вы согласитесь мне помочь, сегодня о кисти человека вы узнаете многое. Помогите спасти мою руку и… мою жизнь. Возможно, Бог ответит вам тем же добром, и даже большим.

Венцель Марцел никак не мог уснуть. Он уже несколько раз прочитал на латыни «Отче наш», «Богородица спаси» и трижды повторил «Десять заповедей Христовых». Но, видимо, в наказание за то, что, он, произнося молитвы, все же думал о мирском, сон не спешил сомкнуть его веки.

И дался же ему этот чертов палач с его медвежьим лицом и ангельским терпением! Да, ангельским. Ибо только крылатым созданиям Господь даровал неисчерпаемое терпение к болям, мукам и страданиям. Ведь многое, что приходится принимать истинно верующим, ангелы переносят на себя. Вот почему многие подвижники смело идут на пытки и казни, зная, что муки, причиняемые человеком человеку во имя Бога и с его благословения, примут на себя кроткие ангелы.

Но почему ангелы решили взять на себя боль этого господина из жуткого подземелья Правды? За что ему такое благоволение? Ему, без всякого сомнения, было больно. Не просто больно, а мучительно больно. Ведь то, что происходило на глазах Венцеля Марцела, было более чем пыткой. В подобных случаях люди кричат до онемения, рыдают до сухости глаз, мочатся и блюют.

Но при этом они связаны и находятся в полной власти тех, кто их терзает.

Но чтобы вот так, добровольно отдать себя на нечеловеческие муки и при этом не выть волком, не завывать северным ветром, а всего лишь отделаться потом на лице…

Нет, определенно ангелы приняли его боль.

…Вначале бюргермейстер решил, что ему пора в город по его бесконечным житейским делам. Он даже попрощался. Но когда Венцель Марцел увидел, как господин «Эй» раскладывает на чистом полотне множество маленьких и больших неестественно блестящих инструментов, ему захотелось немного задержаться.

День был солнечным, сухим, и лежащие на белом полотне щипчики, ножи, крючочки, буравчики и что-то еще, сверкающие в солнечных лучах, завораживали взгляд. Но вместе с тем все это вызывало любопытство и даже жгучий интерес. Ведь необычные инструменты должны соприкоснуться с телом. Не только соприкоснуться, но и войти в него.

Что же будет? Неужели можно добровольно всаживать в себя злой металл?

Дитя подземелья Правды довольно долго возился в доме у огня. Он варил в медном котелке травы и время от времени выходил к сидящим у полотна Гельмуту Хорсту и бюргермейстеру. Обращаясь к лекарю, он пытался говорить мягко и даже улыбался.

Конечно, их беседа была ученой и многое Венцель Марцел так и не понял, но то, что он услышал, было настолько познавательным и новым, что бюргермейстер невольно заинтересовался. Ведь и ему открыты многие книжные тайны, и он совсем не глупый баран, смотрящий на пастухов, которые спорят о том, как его надо зарезать. У господина «Эй» с господином лекарем часто случался спор, в котором Гельмут вначале яростно не соглашался, но затем постепенно отступал, хотя и продолжал снисходительно улыбаться.

Особенно лекарь не верил в то, что фаланги кисти так же пустотелы внутри, как и камыш, и в них можно просунуть металлические стержни, которые не дадут согнуться треснутым костям и криво срастись. Гельмут твердо стоял на том, что человек от этого сразу же умрет, а если не сразу, то металл превратится в ржавчину и соками организма будет доставлен к сердцу, а там, скопившись, задержит кровь.