Мемуары дипломата - Джордж Бьюкенен

Весной 1908 года британское правительство выработало широкий план реформ для Македонии, вызвавший глубокое удовлетворение в Болгарии. И несколько отрицательное отношение России к этому плану еще более привлекло Болгарию на сторону Великобритании. В это время, в конце июля, на сцене внезапно появился новый фактор в виде конституционного движения в Турции, вызвавшего удивление всей Европы. Первое впечатление в Софии было скептического характера, и имперский декрет о восстановлении конституции 1876 года рассматривался как хитрость, чтобы выиграть время для аннулирования нового проекта реформ. По этой причине предложения, сделанные младотурками македонским комитетам, были отклонены; но по мере того, как конституционное движение усиливалось, встал серьезный вопрос, насколько интересы Болгарии будут затронуты новым порядком вещей. С одной стороны, чувствовалось, что правильно примененный конституционный режим даст возможность болгарскому населению Македонии развиваться политически и материально; с другой - существовало опасение, что он может серьезно помешать осуществлению национальных стремлений Болгарии в Македонии. Правительство, не зная, поддерживать ли или противиться движению, заняло выжидательную позицию, но пока оно старалось определить свою политику, в Константинополе произошло событие, которое решило выбор. Турецкий министр иностранных дел, давая обед главам посольств в честь дня рождения султана, не пригласил болгарского агента на том основании, что этот обед давался представителям иностранных держав, и если в прошлом господин Гешов считался членом дипломатического корпуса, это было только благодаря недосмотру Двора. Г. Гешову, конечно, было немедленно приказано вернуться в Сосрию. Этот инцидент, ничтожный сам по себе, сразу поднял вопрос о международном положении Болгарии, и правительство поняло, что если оно теперь уступит в вопросе этикета, оно позже должно будет отказаться от других прав и привилегий, приобретенных рядом прецедентов вопреки условиям Берлинского трактата. Оно считало, что номинальные верховные права Турции являлись лишь источником постоянных трений в прошлом, и поэтому оно решило впредь разорвать с ней связь. Момент для такого шага был выбран удачно. Болгарское правительство знало, что Австро-Венгрия намеревается произвести аннексию Боснии и Герцеговины; так как князь Фердинанд собирался посетить австрийского императора в Будапеште, было нетрудно устроить, чтобы оба акта прошли параллельно. Случайная забастовка на восточных железных дорогах с последующей остановкой движения в южной Болгарии доставили правительству довод, еще больше говоривший национальному чувству, чем инцидент с Гешовым. Поэтому немедленно была занята болгарская часть линии. Занятие линии было так существенно для успеха кампании в пользу независимости, что даже по окончании забастовки правительство, несмотря на представление держав, решило 28 сентября не возвращать ее компании. Теперь события пошли быстрым темпом, и 4 октября совет министров под председательством князя, только что вернувшегося из Венгрии, окончательно решил провозгласить независимость. На следующий день его высочество был торжественно провозглашен царем Болгарии в старой столице Тырново.

В конце августа мне был предложен пост посла в Гааге; но затем, в виду возрастающей серьезности положения, меня попросили остаться в Софии и переждать кризис, на что я охотно согласился.

Переговоры, начавшиеся после объявления независимости, вращались вокруг двух вопросов: о восточной железной дороге и контрибуции, дани, уплачиваемой Восточной Румелией. Только благодаря энергичному вмешательству Великобритании, Франции и России - так как державы Тройственного союза мало сделали для предупреждения разрыва - мир был сохранен. Большая часть болгар сильно противилась мысли об уплате за независимость деньгами. И хотя князь Фердинанд в октябре телеграммой на имя президента Французской республики признал право Турции на компенсацию, его министры оспаривали право его, как конституционного монарха, делать такие заявления, не посоветовавшись с ними. Как Великобритания, так и Россия очень отрицательно отнеслись к провозглашению независимости, решенному совместно с Австрией. Россию же особенно задело то, что она считала изменой со стороны князя Фердинанда первенствующая роль Австрии в деле, которое должно было быть праздником славян. С другой стороны, британское общественное мнение было на стороне младотурок, и британская пресса не только выражала свои симпатии оскорбленной стороне, но громко обвиняла Болгарию. Лично я тем не менее был на стороне последней и в течение всего кризиса действовал как ее защитник перед британским правительством, потому что младотурки, с делегатами которых я познакомился в Софии, не внушали мне ни симпатии, ни доверия. Мой русский коллега, г-н Сементовский, держался той же линии поведения. Россия, несмотря на боязнь быть совершенно замененной Австрией, стала на сторону Болгарии, хотя она совсем не согласовалась с точкой зрения британского правительства о неприкосновенности договоров.

С самого начала Болгария объявила, что она не может истратить более 82.000.000 франков за железную дорогу и что за период после провозглашения независимости она платить дань за Восточную Румелию не будет. Она знала, чего хотела, и решила добиться этого и, как я сообщил министерству иностранных дел, она оперлась об стену и не хотела подписывать пустого чека с тем, чтоб державы заполнили его. Два раза, в январе и в апреле 1909 года, она рисковала войной с Турцией, так как переговоры шли слишком медленно для нее, и, в конце концов, она добилась своего. Подписание Турецко-болгарского договора о признании независимости 19 апреля 1909 года произошло в значительной степени под давлением британского правительства на правительство Порты. Россия, естественно, хотела первой из держав признать новый порядок вещей, и 21 апреля император Николай прислал королю Фердинанду телеграмму с поздравлением по поводу независимости его государства. Два дня спустя французский агент и я прислали болгарскому правительству официальное признание наших правительств, а 27 апреля австрийский, немецкий и итальянский агенты последовали нашему примеру.

Во все время кризиса я воздерживался от всяких официальных сношений с князем Фердинандом: редкие неофициальные сношения между нами велись через шефа собственного его кабинета. Как непризнанный король, он был более чем когда-либо щепетилен в вопросах личной чести, и хотя он не имел ни разу повода пожаловаться на недостаток почтения с моей стороны, он однажды поручил шефу собственного его кабинета обратить мое внимание на сатирическую подпись в одном из английских иллюстрированных журналов под рисунком, изображающим триумфальный въезд его в Софию после провозглашения независимости. Князь не очень хорошо ездил верхом, и когда прошел час против времени, назначенного для въезда, а он все еще не прибыл, какой-то шутник заметил: "Вероятно, его величество очень доволен обществом своей лошади". Почему-то князь Фердинанд заподозрил, что эта заметка написана моей дочерью, несмотря на то, что я это с негодованием отрицал; он только тогда снял с нее это обвинение, когда вскоре узнал, что настоящим виновником был очень известный журналист. После того как британское правительство признало его королем, между нами установились самые сердечные отношения, и на обеде, данном мне накануне моего отъезда в Гаагу, я очень дружески простился с ним.