Венера на половинке раковины. Другой дневник Филеаса Фогга - Филип Хосе Фармер

Единственный способ решить эту проблему – поручить заботу о детях, и вспашку, и хозяйственные работы на фермах рабам. На Шалтуне раб всегда оставался рабом, таков был закон. Но как заставить предка-раба гнуть спину от зари до зари в его единственный за пятьсот лет день свободы? Во-первых, кто будет контролировать его? Ни один свободный гражданин не горел желанием тратить свое драгоценное время, надзирая за илотами. Раб же, оставшись без присмотра, наверняка будет бездельничать.

Как наказать раба, если тот пренебрег своими обязанностями, чтобы понаслаждаться жизнью? Если его повесить, тем самым вы убьете тысячи невинных людей. А также уменьшите количество рабов, которых и без того не хватало. Высечь его – наказать невиновных. На следующий день после порки виновный мужчина/женщина удалится в свою клетку и отключит боль. Страдать за него будет тот, чья очередь была следующей. Он возмутится тем, что наказан за нечто такое, чего он не делал, и его моральный дух падет ниже собачьего дерьма.

Власти понимали, чем чревата такая ситуации. Если достаточное число рабов возмутятся и восстанут, они могут легко захватить власть, пока их хозяева валяются пьяными посреди полуночной оргии. Единственный способ предотвратить такое развитие событий – удвоить количество рабов. Таким образом, во вторую смену раб трудился всего четыре часа, после чего мог уйти и предаваться удовольствиям, а его работу заканчивал другой раб. Но у этой схемы были и свои недостатки. Раб, который работал последние четыре часа, до этого все свое свободное время трахался, и пьянствовал, и поэтому был не в состоянии эффективно работать. Увы, с этим приходилось мириться.

Единственным источником дополнительных рабов были свободные граждане. Поэтому власти приняли драконовский закон, согласно которому человека можно поработить, если он плюнул на тротуар или слишком долго держал свою бричку на общественной стоянке. Разумеется, протесты и беспорядки не заставили себя ждать. Более того, правительство очень на них надеялось. Мятежников арестовали и превратили в рабов. Приговор был ретроактивным; все их предки также стали рабами.

Поговорив с несколькими рабами, Саймон убедился в том, что его подозрения попали точно в цель. Почти все новые рабы происходили из бедноты. Те немногие, что происходили из высшего класса, были либералами. Почему-то полицейские в упор не замечали, как на тротуар плюнули банкир, судья или бизнесмен.

Узнав об этом, Саймон стал опасаться. Было слишком много законов, о которых он не знал. Стоит ему забыть встать по ветру, прежде чем испортить воздух в присутствии полицейского, как его обратят в раба. Однако его заверили, что местные законы на него не распространяются.

– При условии, что вы улетите в течение двух ближайших недель, – сказал его осведомитель. – Нам не хотелось бы видеть вас рабом. У вас слишком много странных идей. Если вы останетесь дольше, вы можете заразить ими слишком многих.

Саймон воздержался от комментариев. Сравнение новых идей со смертельно опасными болезнями не было для него в новинку.

Один из любимых авторов Саймона, писатель-фантаст по имени Джонатан Свифт Сомерс-Третий, однажды посвятил этой параллели между болезнями и идеями целый рассказ, озаглавленный «Карантин!». В нем землянин приземляется на неизведанной планете. Он одержим желанием изучить инопланетян, но те не выпускают его из космического корабля, пока он не пройдет медосмотр. Сначала он подумал, что они опасаются, что он привез с собой микробы, против которых у них нет средств борьбы. После того, как он выучил их язык, он узнал, что это не так. У инопланетян давно уже имелась панацея от болезней плоти. Их страшило другое – то, что он, вторгшись в их общество, возможно, разрушил его крамольными мыслями.

Представители портовой администрации, отгородившись от его мыслей свинцовыми щитами, в течение двух недель с пристрастием допрашивали землянина. Он обильно потел, отвечая на их вопросы, так как единственный известный им метод профилактики болезней, эффективный на сто процентов, заключался в том, чтобы убить больного. Затем тело сжигалось, а его прах захоранивали в полночь в безымянной могиле.

– Теперь ты волен свободно гулять среди наших людей, – с улыбкой произнес главный чиновник после двух недель допросов.

– Вы хотите сказать, что я совершенно здоров? – удивился землянин.

– Можешь не волноваться, – ответил чиновник. – Мы проверили каждую твою мысль. И не нашли ни одной, которая не приходила бы нам в голову десять тысяч лет назад. Ты, должно быть, прибыл сюда из очень примитивного мира.

Джонатан Свифт Сомерс-Третий, как и большинство великих американских писателей, родился на Среднем Западе. Его отец мечтал о славе поэта, но его незаконченная поэма увидела свет лишь через много лет после его смерти. Саймон однажды совершил паломничество в Петерсбург, штат Иллинойс, где похоронили его кумира. Гранитный памятник был сделан в виде инвалидной коляски с крыльями. Эпитафия на нем гласила:

ДЖОНАТАН СВИФТ СОМЕРС-ТРЕТИЙ

1910–1982

Он не нуждался в ногах.

С десятилетнего возраста Сомерс был парализован ниже пояса. В те дни еще не существовало вакцины против полиомиелита. Сомерс никогда не покидал кресло-коляску или родного города, но его разум странствовал по всей вселенной. Он написал сорок романов и две сотни рассказов, в основном о приключениях в космосе. Когда он только начал писать, то описывал подвиги землян на Луне и Марсе. Когда на них высадились космонавты, он перенес место действия на Юпитер. После Юпитерианской экспедиции он начал писать об астронавтах, путешествовавших в глубинах космоса. Он считал, что при его жизни люди не покинут пределов Солнечной системы, и оказался прав.

Фактически, не имело значения, высаживались ли космонавты на планетах описанных им миров. Его книги о Луне и Марсе по-прежнему пользовались у читателей популярностью – даже после того, как полеты туда стали обыденным делом. Не имело никакого значения то, что Сомерс на сто процентов ошибался по поводу этих планет. Его книги были полны поэзии и драматизма. Люди, которых он изображал, были куда более реальны, чем те, что действительно летали туда. По крайней мере, они были интереснее.

Сомерс принадлежал к той же писательской школе, что и великий французский романист Бальзак. Последний утверждал, что ему легче описывать место, о котором он ничего не знает. Всякий раз, попадая в город, который он описывал в своей книге, Бальзак бывал разочарован.

Рядом с могилой Сомерса была могила его отца.

ДЖОНАТАН СВИФТ СОМЕРС-ВТОРОЙ

1877–1912

Я пытался парить на крыльях поэзии.

Не издав ни строчки, не сделался нытиком.

И пускай не дано мне пробиться в гении,

Зато избежал я презрения критиков.