Кто, если не я? - Катажина Колчевська

Глава 13

– Оля, что ты на обед хочешь? – спросила я утром.

Малышка воевала с одежками. Вчера она узнала, что Зуза одевается сама, и решила, что тоже так может. Как бы я ни убеждала ее, что Зуза старше, Оля уперлась. Истерики у нее случались все реже, но упрямства меньше не становилось.

У нее был характер и свое собственное мнение. Я уже хорошо ее изучила, знала, что ее злит, а что радует, знала, что она любит кушать. Знала по именам все ее игрушки и какие сказки она любит слушать. Умела различать, когда она плачет, потому что голодна, а когда потому что устала. Знала, когда лучше ее обнять, а когда держаться подальше, когда удастся ее в чем-то убедить, а когда не стоит и пытаться.

Она тоже изучала меня. Знала, как ко мне подойти, как посмотреть мне в глаза, чтобы я растаяла. Умела обнимать меня так, что я просто не могла на нее злиться. Прошло уже семь месяцев с тех пор, как Оля поселилась в моем доме, и наша жизнь стала спокойнее. Только иногда, когда малышка засыпала, я сидела в своем любимом кресле, тупо уставившись в телевизор, потягивала коньячок и с тоской вспоминала свою прежнюю жизнь.

– Сюп!

– Ага! А какой? – спросила я с улыбкой. В последнее время список супов, которые я могла готовить, пополнился двумя новыми: бульоном и огуречным. Борщ из пакетика я к своим кулинарным достижениям не относила.

– Помидолный! Позалуста! – малышка улыбнулась в ответ.

– А ты мне поможешь?

– Ага.

В последнее время она мне охотно помогала. Ей нравилось доставать кастрюли, которые потом приходилось прятать назад, мыть овощи, а я потом перемывала их еще раз, и ломать вермишель на такие маленькие кусочки, что она становилась похожа на крупу или рис. Зато малышка была рядом и у меня на глазах.

– Оля, смотри, какая сегодня хорошая погода. Пойдем с Зузой в лес, посмотрим, может, уже земляника или черника поспели? Ну как?

– Да! Да! – радостно закричала малышка.

– Какая ты сегодня хорошая девочка. Сама оделась, теперь помогаешь мне суп варить, – продолжала я, обращаясь больше к себе, чем к Оле. – Олечка, а ты заметила, какая тетя болтливая стала? Все болтает и болтает, – тарахтела я, засунув нос в мусорку.

Я стояла на коленях возле шкафчика и чистила овощи для супа, очистки летели в ведро, а готовые овощи я бросала вслепую в мойку над головой.

– Сейчас тетя почистит морковку, Оля ее помоет, а потом мы ее в супчик положим.

Что-то подсказало мне обернуться и посмотреть, чем занимается Оля. Она стояла на своем стульчике возле плиты и увлеченно мастерила что-то над моей головой. Я, кряхтя, поднялась с пола, и тут меня бросило в жар и перехватило дыхание. Я застыла на мгновение, глядя, как Оля на моих глазах и в досягаемости моей руки пытается разрезать морковку. Я видела, как лезвие ножа соскользнуло с твердого овоща и вонзилось в указательный палец малышки. Оля тоже это видела, но все равно провела ножом по пальцу до конца.

Мне казалось, что все происходит, как в замедленной съемке. Через секунду на пальце появилась розовая, глубокая и ровная рана, словно нанесенная скальпелем. Она тут же начала наполняться кровью, которая текла и текла, выливалась из раны, выплескивалась на руку и на плиту. Девочка сначала удивленно смотрела на глубокий порез, потом зажала его другой рукой, словно хотела спрятать или втиснуть кровь обратно в разрезанный палец. Я за то время успела только зашвырнуть нож и морковь в мойку.

– Оля! – крикнула я.

В ту самую секунду она начала вопить. Махая рукой, она соскочила со стульчика и начала бегать по кухне, прижимая раненую ладонь к груди. Оставляла кровавые следы на мебели, на полу, на всем, к чему прикасалась. Ее блузка тоже была измазана кровью. Я бросилась к Оле и попыталась ее схватить.

– Оля, стой! Пожалуйста, остановись! – кричала я, бегая за ней.

Наконец, догнала возле двери. Какое счастье, что она была заперта и Оля не успела нажать на ручку, иначе пришлось бы гоняться за ней по всему дому. Взяла малышку на руки. Она брыкалась, как молодой теленок, и пару раз больно пнула меня в бедро. Головой боднула меня в нос, и я почувствовала во рту вкус крови. Наконец, я затащила девочку в угол кухни, рядом со шкафами поставила на пол и придавила ее всем своим весом к дверцам. Малышка утонула в моем животе. Я чувствовала, как моя блузка пропитывается кровью, слезами и соплями. Потянулась к ближайшему ящичку, чтобы посмотреть, есть ли там хоть что-то, чем можно остановить кровь. Нашла пару канцелярских резинок, повернулась к Оле спиной и вытянула ее левую руку. Прижимала теперь ее бедрами и задом.

– Олька, если не успокоишься, так пукну, не поздоровится!

– Ааааааааа!

– Знаю! Знаю, что больно, но перестань дергаться, а то я не смогу тебя перевязать, – повысила я голос, пытаясь ее перекричать. – Оля, немедленно перестань.

Я так стиснула ей запястье, что рука побелела, но зато рана перестала так сильно кровоточить. Я посильнее прижала ее к шкафчику, малышка на секунду затихла, и я воспользовалась ситуацией, чтобы надеть резинки ей на палец.

– Ура, получилось! – воскликнула я, довольная собой, и на секунду отодвинулась от шкафа.

Оля воспользовалась ситуацией и сразу сбежала, но я ей не стала мешать. Может, я ничего не смыслила в детских травмах или в резаных ранах верхних конечностей, но немало повидала разрезов в своей жизни и понимала, что этот придется зашивать. На секунду я задумалась. Мысль о том, что придется опять ехать в больницу, после нашего последнего позорного визита, меня пугала. Пошла в ванную за аптечкой. Даже не глядя, знала, что там завалялись две пачки хирургических ниток. Насколько я могла судить, для такого пореза хватило бы пары швов. Взяла из аптечки нитки, салициловый спирт, ножницы и пинцет. Ножницы и пинцет я вымыла в кухне жидкостью для посуды, а потом полила водкой из холодильника.

– Я же говорила, что алкоголь в доме всегда пригодится, – пробурчала себе под нос.

Импровизированные операционные инструменты я сложила в мисочку и еще раз полила водкой. Взяла всю марлю, которую смогла найти, чистую тряпочку и пошла в комнату. Оля лежала на кровати, прижимая к себе Гав-гава здоровой ручкой, и таращилась на палец, обвязанный резинкой. Я его хорошенько перетянула – он уже побелел, а кровь сочилась по капле.

– Оля, нам надо зашить рану, – сказала я.

Девочка грустно посмотрела на меня огромными глазами, в которых еще стояли слезы. Она не понимала, чего я от нее хочу. Я окинула взглядом комнату, пытаясь найти что-то, что поможет мне успокоить ребенка и уменьшить боль. Резинка, которая пережимала палец, и так снижала чувствительность, но я понимала, что этого будет недостаточно. Тут я вспомнила о свечках и парацетамоле в сиропе, которые мне на всякий случай дала Иоанна, когда мы из больницы выписывались. Вот они нам и пригодились. Оставила свои хирургические инструменты и пошла назад в ванную. Вернулась с лекарствами и соком.

– Олечка, прими лекарство, чтобы больно не было.

– А-а-а…

– Оля, пожалуйста, оно вкусное, – убеждала я малышку.

Я знала, что силой сироп влить не удастся, потому хотела для большего обезболивающего эффекта поставить ей свечку. От парацетамола еще никто не умирал. Мне пришлось ее немного поуговаривать и даже самой выпить немного отвратительного сиропа, похожего на густые сладкие сопли, но в конце концов Оля сдалась и проглотила ложечку. Похоже, ей понравилось. Она проглотила сироп, причмокивая, как котенок, и не выплюнула.

– Хорошо, а теперь давай немножко отдохнем и попробуем с другой стороны, – вкрадчиво сказала я. – Иди сюда, тетя тебя обнимет.

Пришлось немного подождать, но наконец Оля придвинулась ко мне и положила голову на колени.

Я сидела на краю кровати. Гладила малышку по головке и по спинке. Посмотрела на палец. Время шло быстро, он еще больше побелел, и надо было спешить. Нужно как можно быстрее восстановить кровообращение. Я прижала малышку покрепче, перевернула на спинку. Она пока не сопротивлялась. Плакала и держалась за пальчик. Я сняла с нее штанишки, трусики и попыталась поставить свечку. Оля не протестовала и доверчиво позволяла делать то, что мне надо. Но как только почувствовала, что я пытаюсь засунуть свечечку, стала вырываться. Я была готова к такому, прижала ее чуть покрепче и сделала то, что надо. Потом опять гладила ее по спинке. Только вот она убрала голову с моих коленей, отодвинулась в угол кровати и повернулась ко мне спиной.

– Олечка, – уговаривала я ее, – знаю, что это неприятно, но мы же должны вылечить твой пальчик.

Я пошла в ванную и тщательно вымыла руки. Поймала себя на том, что обрабатываю их, как перед операцией. Навык есть навык.

Придвинула кресло к стене под окном – старое такое, с декоративными ремешками, высокой спинкой и подлокотниками, а рядом, на столике, разложила «хирургические инструменты», так, чтобы до них легко можно было дотянуться. Потом пошла за Олей. Девочка спокойно дала взять себя на руки. Я посадила ее в кресло, сама села рядом, прижав ее к спинке. Вытянула вперед ее левую руку и обездвижила, прижав своим боком, а запястье просунула под ремешком, украшающим подлокотник. Оля почувствовала, что что-то не так, и начала вырываться. К счастью, между спинкой кресла и моим задом оставалось так мало свободного места, что пинаться она не могла. Все остальное меня не интересовало. Не первый раз я зашивала рану, а пациентка вырывалась изо всех сил. Когда я только начинала работать врачом, обезболивающие применялись не так широко и мне часто приходилось зашивать места более чувствительные, чем палец. Так что к сопротивлению, брыканию и крикам я привыкла.