Кто, если не я? - Катажина Колчевська

Придвинула кресло к стене под окном – старое такое, с декоративными ремешками, высокой спинкой и подлокотниками, а рядом, на столике, разложила «хирургические инструменты», так, чтобы до них легко можно было дотянуться. Потом пошла за Олей. Девочка спокойно дала взять себя на руки. Я посадила ее в кресло, сама села рядом, прижав ее к спинке. Вытянула вперед ее левую руку и обездвижила, прижав своим боком, а запястье просунула под ремешком, украшающим подлокотник. Оля почувствовала, что что-то не так, и начала вырываться. К счастью, между спинкой кресла и моим задом оставалось так мало свободного места, что пинаться она не могла. Все остальное меня не интересовало. Не первый раз я зашивала рану, а пациентка вырывалась изо всех сил. Когда я только начинала работать врачом, обезболивающие применялись не так широко и мне часто приходилось зашивать места более чувствительные, чем палец. Так что к сопротивлению, брыканию и крикам я привыкла.

– Не сопротивляйся, моя панночка, не поможет. Отпущу, как закончу, – убеждала я малышку, не обращая внимания на ее протесты.

Полила рану спиртом, отчего вопли за спиной усилились, а потом протерла стерильной марлей. Повнимательнее присмотрелась к ране, нет ли каких-нибудь поврежденных сосудов, вытащила нить с иглой и проколола кожу. С того момента Олины вопли перестали для меня существовать. Я медленно и аккуратно накладывала матрацные швы. Старалась, чтобы края раны хорошо смыкались. В паре мест пришлось спуститься ниже, чтобы захватить разрезанную мышцу. Так она быстрее заживет и не будет ограничения подвижности. Все прошло легко и быстро. Пришлось наложить всего три шва. Я сняла резинку и пару минут наблюдала, как кровь вновь наполняет рану. Она еще сочилась, но в пределах нормы. Я наклеила пластырь и забинтовала палец. Потом встала с кресла и только теперь взглянула на себя. Оля выскочила из кресла и помчалась к кровати. Прижала к себе Гав-гава и обиженно разрыдалась. Я подошла к ней, села рядом и хотела погладить по спинке, но тут кто-то позвонил в дверь.

– Не, ну вы только посмотрите на нее! – возмущенно завопила я. – Аська? Нашла когда прийти! Жалко, тебя пятнадцать минут назад здесь не было.

– Тетя, – воскликнула Оля, соскочила с кровати и помчалась к двери. – Тетя! Тетя Ася!

Я пошла за ней.

– Ну, ты знаешь, когда прийти, дорогая моя! – крикнула я, подходя к двери. Открыла и остолбенела.

– Добрый день, пани доктор, извините, что без приглашения. Я тут неподалеку была и решила зайти. Здравствуй, Оля. Ой, а что тут у вас случилось? Господи, что происходит?

Пани куратор уже вошла в коридор и удивленно рассматривала все кругом. Оля вцепилась в мою юбку, на фоне которой отлично выделялся большой забинтованный палец. Ее мордочка опухла, а на щечках блестели слезы. Рубашка и руки были измазаны кровью. Я украдкой взглянула на себя в зеркало. Сама выглядела не лучше: одежда в беспорядке, волосы взлохмачены, блузка, юбка и все лицо в крови, видимо натекло из носа, когда Оля меня боднула. Заглянула в кухню. Там вообще вид был как на бойне. Плюс ко всему я почувствовала какой-то странный запах.

– Вот холера! Холера, холера! – завопила я, когда мой мозг наконец интерпретировал доходящие до него сигналы.

Я же суп на огне оставила! Большая часть нашего обеда выкипела, и под плитой натекла небольшая лужа. Мясо превратилось в шкварки и лежало на дне пустой кастрюли, которая из бежевой стала коричнево-черной.

– Не прикасайтесь ни к чему, пани! Только газ выключите! – кричала мне в кухню пани куратор. Оля громко вопила.

– Я что, идиотка? – рявкнула я в ответ. – Или блондинка крашеная?

Огромные голубые глаза кураторши округлились, и она нервно смахнула со лба белокурый локон.

– Вот холера! – ругалась я, мечась по кухне.

Не знала, за что хвататься. Оля не отпускала моей юбки и вопила диким голосом.

– Мне кажется, вам стоит сначала заняться ребенком, – холодно порекомендовала мне кураторша.

– А может, вы перестанете мне указывать! Я уже взрослая, а мои родители давно умерли, – отрезала я, но все-таки взяла Олю на руки и побрела в комнату. Положила малышку на кровать, села рядом и гладила ее по спинке, пока она не уснула.

Кураторша терпеливо ждала. Я слышала, как она бродит по дому. Конечно же, она заметила начатую бутылку коньяка и бокал рядом. А еще увидела мой набор юного хирурга и открытую бутылку водки в кухне на столе. Мне уже было все равно. Я ужасно устала, и мне хотелось, чтобы этот день поскорее закончился. Приближался полдень. Когда Оля наконец уснула, я встала с кровати и подошла к кураторше.

– Давайте пойдем на кухню, – попросила я. – Не хочу разбудить Олю.

– Вы мне можете объяснить, что здесь происходит? – спросила она официальным тоном.

– Небольшой несчастный случай, – ответила я, наливая воду в чайник. – Хотите чаю? Или, может, вы в другой раз к нам зайдете?

– Какой несчастный случай? – поинтересовалась кураторша, доставая красный блокнот, и ее лицо приобрело официальное выражение.

Я не ответила. Искала чашки, наливала чай, досыпала сахар в сахарницу.

– Пани Анна, пожалуйста, объясните мне, что здесь произошло. Я должна знать, чтобы защитить права ребенка, который незаконно находится под вашей опекой. Вы отдаете себе отчет в том, что Оля нуждается в особой заботе? – Она сделала паузу, чтобы еще больше подчеркнуть собственную важность. – Я являюсь представителем службы опеки и должна действовать в интересах малолетней Александры. Потому прошу вас о помощи и содействии и требую четко отвечать на заданные вопросы.

– Пани Данута, – вздохнула я. – Я понимаю, что как представитель службы опеки вы обязаны получить ответы на ваши вопросы. Но… раз речь зашла об этом… помните, несколько лет тому назад… кажется, то был девяносто первый год? Или третий? – ядовито поинтересовалась я, глядя ее прямо в глаза. Женщина побледнела. Она знала, о чем пойдет речь, но жалеть я ее не собиралась. – Вы пришли тогда ко мне во время ночного дежурства со своей шестнадцатилетней дочкой… со своей несовершеннолетней… извините, вы, как представитель службы опеки, лучше разбираетесь: девушка в шестнадцать лет малолетняя или несовершеннолетняя? Пани Данута?

Она молчала, тупо глядя на стол, а я продолжала:

– Не хотите содействовать? Очень жаль. Вы же пришли ко мне со своей дочкой… малолетней или несовершеннолетней. Помните? Нет, не пришли, вы принесли ее вместе с мужем. Девочка была в очень тяжелом состоянии. Почему, пани Данута? Попытка домашнего аборта? – Я сделала паузу, а кураторша судорожно вцепилась в папку. – Скажите, я вас спрашивала тогда о чем-то? Просила объяснить «что здесь происходит»? – допытывалась я, копируя ее официальный тон. – Требовала помощи и содействия? – издевалась я над ней. – Да, кстати, а как там ваша дочечка поживает? Слышала, она в университете учится? Поздравляю! – насмешливо сказала я и замолчала.

Тут засвистел чайник. Я встала и выключила газ. На соседней горелке стояла почерневшая кастрюля с супом, а на столешнице, рядом с мойкой, запеклась Олина кровь. Силы оставили меня, словно кончился завод. Я осела на пол и разрыдалась. Закрыла глаза и долго плакала. Когда успокоилась, поняла, что в кухне больше никого нет. Встала с пола и принялась за работу. В голове шумело, сердце бешено билось и выскакивало из груди. Я старалась ни о чем не думать. Автоматически выполняла привычные действия.

Когда Оля проснулась, я уже вымыла кухню, а набор юного хирурга лежал на своем месте в ванной. Девочка зашла на кухню заспанная, ее глаза опухли от слез, и она все еще была вымазана кровью. Держала перед собой забинтованный палец как величайшую ценность. Ротик кривился в недовольной гримаске, а глаза были грустные-грустные.

– У-у-у, – тихонько заскулила она, показывая мне больной пальчик.

– Болит, моя маленькая? – спросила я, протягивая ей руки. Девочка подошла и прижалась ко мне. – Знаю, что болит. Мне так жаль. Но знаешь что? Ты такая храбрая! Никогда еще таких храбрых девочек не видела! – Оля подняла головку и посмотрела на меня. В ее глазах, в самой глубине, промелькнуло любопытство, потому я продолжила: – Знаешь, я многих взрослых пани зашивала, и они кричали сильнее, чем ты. Честное слово! Ты вела себя так храбро, не кричала и не пиналась. Я так тобой горжусь! Ты такая молодец!

В ее глазах появилась улыбка, а недовольная гримаска почти исчезла.

– Оля синая!

– Да, Оля сильная и храбрая девочка! – похвалила я малышку еще раз и тут вспомнила, что у меня в шкафу спрятаны две игрушки. Мы их в прошлый раз в магазине купили, а я решила дозировать удовольствие. – Пошли, у меня есть подарок за то, что ты так хорошо сегодня себя вела.

Обед у нас был скромный, пришлось ограничиться сардельками. Потом мы пошли купаться. Вдвоем. Прямо в одежде. Оля хохотала до слез. Мы плескались и дурачились целый час. Потом пришлось сменить промокшую повязку. Когда я ее сняла, Оля с интересом принялась рассматривать рану и спросила про заметные швы. Я показала ей иголку и хирургическую нить и объяснила, как я зашивала пальчик. Он все еще болел, потому я дала ей ложечку парацетамола в сиропе. После обеда, когда мы гуляли, Оля показала пальчик Зузе и с гордостью рассказала на своем языке, как это случилось и как она храбро себя вела. Зуза сказала, что тоже хочет зашитый пальчик, и помчалась за ножом. Ева еле успела ее схватить.