Идущий от солнца - Филимон Сергеев

– Спасите! Спасите нас! – кричали люди изо всех сил, вероятно, в свои радиотелефоны, и ветер отчетливо доносил их уставшие, обессиленные голоса.

– Началось, Верушка, началось… – с грустной и в то же время с какой-то окрыленной улыбкой прошептал Иван, когда ракетные выстрелы через несколько секунд прекратились и голоса, похожие на стоны, стали слышны еще отчетливее.

– Что началось, Ваня? Объясни. Там гибнут люди, а мы сидим сложа руки и слушаем их предсмертные выкрики.

Иван медленно поднялся на ноги, облегченно вздохнул, и лицо его опять вспыхнуло золотисто-серебряным блеском.

Этот удивительный блеск уже был знаком Вере, но только сейчас она могла дать ему точное сравнение. По цвету он один к одному походил на ранний восход весеннего солнца. Только оно неумолимо разгоралось и быстро охватывало лучами окружающий мир, а лицо Ивана вспыхивало и тут же гасло, словно в нем что-то обрывалось, и поэтому не могло постоянно гореть, как это делало солнце.

– У каждого человека своя судьба, – тихо сказал Иван и, сев на край розвальней, закурил. – Свой единственный путь, от которого зависит не только его жизнь, но жизнь всей Земли и всей Вселенной. Это целая наука, похожая на науку о перемещении Добра и Зла из одной формы в другую. Я уверен, что судьба человека связана с магнитными бурями, с космической энергией, с тем, насколько глубоко проникает солнце в его душу. Тому много доказательств. Поэт Пушкин был пропитан этим светилом насквозь. Все творчество его стремится к одной мечте: «Да здравствует солнце, да скроется тьма!»

– Ваня, я тебя спрашиваю очень конкретно и определенно, что началось?! И ты мне так же ответь. Конкретно и ясно, – на этот раз не выдержала Вера, и в голосе ее послышались ноты раздражения, даже гнева.

Иван глубоко затянулся табачным дымом и, прислушиваясь к болотным голосам, предложил Вере сесть рядом. Руки ее дрожали, словно предчувствуя какую-то новую беду, лицо выражало недоумение. Она быстро присела на розвальни и опять расплакалась.

– Милая моя Верушка, – с болью, даже с каким-то отчаянием тихо сказал он. – Я против всякого насилия… Но, несмотря на это, первый раз я сидел за то, что защищал Белый дом, хотя никого не убивал. Второй раз меня посадили за изнасилование депутатской неприкосновенности. Дама оказалась депутаткой. Она предлагала жениться на ней – я отказался, и она посадила меня за изнасилование. Через год меня амнистировали. Я страшно обрадовался, но, как только меня выпустили, сгорел банк ее мужа – и, конечно, меня обвинили во всех тяжких и опять посадили.

– Хватит, Ваня! Говори, что началось?!

– Теперь, Верушка, само солнце будет хозяином этих робинзонов. Видимо, кто-то из влиятельных господ рискнул отправить экспедицию. Конечно, не за мной, я просто повод. Но солнце, как всегда, остановило их. Через несколько минут здесь появится вертолет, и мы посмотрим, что из этого получится.

– Ты слышишь крики? – никак не могла успокоиться Вера.

– Конечно слышу.

– Они просят о помощи. Я даже слышу, как они молятся. Странно. Ведь у них супертехника.

– Никакая техника им не поможет. Здесь запутанное течение подземных рек. Весной оно непредсказуемо. А главное – все это неразрывно связано с небесным светилом.

– Ваня, может, это подарок твоей судьбе?! Ну что ты такой несообразительный! Надо спасти людей. Тем более ты знаешь, как это сделать. Среди них наверняка есть умные, уважаемые господа. Спасем их, и они помогут тебе выйти на свободу..

Иван молчал. Он о чем-то напряженно думал, и в глазах его, как и во всем лице, был тот самый золотисто-серебряный свет, который и ей не давал покоя. Вера расстегнула кофточку, посмотрела на свою безрукавку, прилипшую вместе с потом к разгоряченному телу, и сердце ее сжалось. Безрукавка светилась тем же золотисто-серебряным светом. Вера глянула на кожу своих посиневших от ссадин и ушибов рук и увидела, что сквозь синеву и царапины пробивается тот же золотистый солнечный свет.

– Как ты себя чувствуешь? – неожиданно спросил Иван. – Тебе не холодно?

– Мне жарко, Ваня. Надо спасти людей, Ваня, пойми, милый мой, дорогой, любимый человек, они помогут тебе выбраться из тюрьмы… Если мы спасем их, они наверняка оправдают тебя.

– Вера, я начинаю и за тебя переживать. Ты правильно сделала, надев мою целебную безрукавку. Скажи, ты до меня кого-нибудь, кроме Юры, любила?

– Только Юру.

– Я верю тебе. но, может быть. Я не знаю даже, как спросить тебя.

– Спрашивай, как думаешь.

– Я чувствую, что нравлюсь тебе, но, может быть, я для тебя что-то вроде снежного человека. Очень нестандартного, ненасытного, превратившего свою мужскую страсть в головокружительную забаву. У меня на этот счет сотни удивительных вариантов и возможностей. И не только физических, но и других. Моя душа обладает редкими гормонами радости. Женщины не хотят расставаться со мной и даже преследуют.

– Почему ты так решил?

– Мне говорили об этом многие женщины. Может, ты просто балдеешь, когда я заворачиваю твои бедра, гибкие, как лоза, и раскачиваю ими твои золотые серьги. И не более?

– Про гормоны радости мне тоже говорили многие, только не женщины, а мужчины.

– Может, это говорильная мода, пришедшая с Запада?..

– Наверно, Ваня. Только к любви она не имеет никакого отношения.

– Поэтому, Верушка, пойми меня правильно. Я не Гришка Распутин и не сексуальный робот. Я просто жертва тех нравов, которые пришли к нам в Россию и стараются расколоть ее. Я жертва, которая сопротивляется изо всех сил, которая пытается сохранить духовность. – Иван неожиданно замолчал и, прислушиваясь к голосам из топкого болота, вновь достал берестяные скрижали. На этот раз они были аккуратно привязаны к тонкой дощечке и находились за голенищем резинового сапога. – «Мы русские, – тихо, почти шепотом, прочел он. – Таков наш рок… У нас свои мечты и страсти. Пусть мы без денег, без порток – любовь и вера наше счастье. И потому по всей земле! По всей земле исконно русской, вольготно жабе и змее и каждой твари с мордой тусклой». Верушка, когда ты предлагаешь мне спасти этих пострадавших и надеешься, что они вытащат меня сначала из тюрьмы, а потом из долговой ямы, то ты обижаешь меня. Во-первых, ты ставишь меня рядом с этими супернавороченными негодяями, потерявшими ради денег все, что может создать природа, в том числе и мозги. Во-вторых, ты хочешь, чтобы я спасал дегенератов, которые могут истребить не только все святое на Земле, но и все живое. В-третьих, я думаю, что ты не такая дурочка, чтобы верить этим перевертышам. Пойми, они никогда не дадут свободу русскому человеку. Свободу может дать только тот, кто сам свободен и независим ни от кого, даже от того, кто создал его! А эти хорошо упакованные рабы роскоши и секса, взявшие от прежней власти все самое мерзкое и пошлое, способны только на захват и уничтожение.

– Ваня, миленький мой! Как сильно тебя озлобила тюрьма! Господи, Ваня…

Но Иван как будто не слышал ее. Вероятно, этих людей, которые преследовали его днем и ночью, он так хорошо изучил и возненавидел, что испытывал явное удовольствие, когда смаковал их продажность.

– Самое страшное, – никак не унимался он, – что эти подонки не только хотят править миром, но быть еще святыми и бессмертными, как сам Господь. Но господь противится этому. Он видит, как они духовные храмы превращают в бизнесцентры, а искусство – в развлекаловку или в игру, где побеждает хитрость и расчетливый цинизм или сексуальный эгоизм.

Может поэтому, Верушка, в церковь теперь ходят либо убогие, немощные люди, либо отпетые бандиты. Бандиты надеются, что Бог простит. Конечно, он все простит, но солнце – никогда! Оно намного старше и строже Иисуса Христа. Если оно будет прощать, то жизнь на Земле остановится, и не только на Земле, но и там, где живут его лучи. Оно не простит и тебя, если ты…

– Продолжай, Ваня. Почему ты опять замолчал? Я тебя внимательно слушаю.

– Если ты решила поразвлекаться со мной и увеличить счет своих штучных клиентов… Скажи мне, Верушка. Мне это сейчас необходимо знать. Ты и в самом деле любишь меня?

– Почему ты спрашиваешь об этом? Неужели ты не чувствуешь? Ненаглядный мой, дорогой мой покойник, – неожиданно вырвалось у нее из груди неласковое слово, и она почему-то вдруг засмущалась, затрясла цепкими, еще очень подростковыми руками, а потом, сжав тонкие пальцы в маленькие худые кулачки, вдруг застучала ими по его сухой спине. – Говори мне сейчас же, почему ты спрашиваешь об этом?

– Дело в том. – он опять посмотрел на небо и тяжело вздохнул. – Там, в брусничном суземье, многое зависит.

– Ну что ты мнешься опять? Говори – от чего?

– От совести, точнее, от души твоей. Если ты нарушаешь движение эфира, из которого состоит совесть.

– Разве совесть состоит из эфира?

– Да, да, еще мало изученного, но необходимого человеку так же, как его душа, фантазия, воздух. Так что, если ты будешь обманывать меня, солнце может поступить по-своему и я тебе уже ничем не смогу помочь.