Новый Мир ( № 9 2007) - Новый Мир Новый Мир
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И она, мне Херсонский сказал,
Выносима, пока иллюзорна.
А уроду не нужно огня
В его здравохранительной клети,
Чтобы ясно увидеть себя
В беспощадном, но истинном свете.
Письмо
“На вершинах
Венерианских гор,
Возможно, лежит
Металлический снег”.
Возможно, ученый прав.
Но дух уже не захватывает.
“Плохая физика;
Но зато какая
Смелая поэзия!” —
Сказал Пушкин
По другому поводу.
Возможно, поэт прав.
Но дух уже не захватывает
Ни по какому поводу.
Спрашиваешь,
Что у нас нового?
Все то же:
Чужие вчера
Перешли реку,
Но мы не спали.
Мы давно не спим.
[Ночь Гарри Поттера]
Она вроде разбойничьей приближающейся ладьи
Или там отважной, на ферзя нацеливающейся ладьи,
Хоть горшком назови, только в жаркую печь не клади,
Так бормочет очкарик, пытаясь доплыть до утра.
(Гарри Поттер реальней церетелевского Петра.)
До утра забрасывается и вытягивается сеть.
Какая-то Роулинг ему выбирает смерть.
Он что-то предчувствует, сомневается до поры.
Он уже не уснет от ее креативной жары.
Можно убить злодея, оправдаться перед Творцом,
Дожить до конца истории и увидеть перед концом
Своего творца с обезумевшим женским лицом.
(Катятся в боулинге чудовищные шары.)
Декабрь
Подключение по локальной сети-два.
Сетевой кабель не подключен.
Он подключен, но дышит едва-едва,
Как ты за моим плечом.
И никто ни при чем.
Ты сказала: приснилось вот поутру —
Кошка ест какую-то ерунду.
Отвечаю: встаешь поутру —
Она действительно ест ерунду.
Засыпая, переворачиваюсь на правый бок.
Просыпаюсь с привкусом крови во рту.
Осторожно думаю, есть ли Бог.
Кошка восторженно прыгает в темноту.
[Отрывок]
Я знаю, нам, тебе и мне,
Не встретиться в аду.
Сам по себе, хоть и в толпе,
На Страшный суд пойду.
И ты на тот же Суд пойдешь
И то же обретешь,
Но среди адского огня
Не различишь меня.
[ Praesens ]
Ирине Ермаковой.
В узкой полосе настоящего,
Кипящего и бурлящего,
Накатывающего, как прибой,
Трудно не быть собой.
Чувствуешь себя не “Титаником”,
В котором гуляет паника
(Море и льды,
Море и льды),
И не пассажиром “Титаника”,
И не командиром “Титаника”,
А какой-то хреновиной, запускаемой из-под воды.
И когда она не в охотку
Покидает подводную лодку,
Хорошо ничего не хотеть,
Потому что ей долго лететь.
Из дембельского альбома
Лекманов Олег Андершанович родился в 1967 году в Москве. Окончил Московский педагогический университет. Филолог, автор книг: “Осип Мандельштам” (М., 2004), “Книга об акмеизме и другие работы” (Томск, 2000) и др. Живет в Москве. Как прозаик печатается впервые.
Шишкин
Пусть первым будет рассказ о рядовом Шишкине.
В армии (исхожу из своего частного опыта) самые страшные звери — это, как правило, чеченцы, дагестанцы, реже грузины и азербайджанцы.
Шишкин был русский. Белобрысый и белотелый, с глазами, которые называют “рыбьими”, здоровый, но не накачанный, Шишкин источал такую мощь, что к нему боялись лишний раз обратиться. Дело, впрочем, было не столько в физической силе, сколько в веселой и страшной шишкинской отвязности, заставлявшей осторожничать с ним даже всемогущего старшего лейтенанта Оганезова.
В батарею Шишкина перевели из разведроты, никто не знал, за что. К младшему сержанту Гайнутдинову он поначалу отнесся неожиданно благожелательно.
Положение Гайнутдинова в батарее было на тот момент отчаянным. Невысокому и некрепкому москвичу, уступавшему своим узбекским однопризывникам во всех нужных умениях, трудно хорошо устроиться в “красном” полку, пусть даже и на третьем периоде, то есть в предпоследние полгода службы. Вдобавок Гайнутдинов каждый день получал с гражданки два, а то и три письма — это никому не могло нравиться. Лишь писарская должность более или менее страховала младшего сержанта от ежедневных побоев.
А вот Шишкин разглядел в Гайнутдинове почти утраченные за ненадобностью остроумие и легкость. Он полюбил долгие разговоры с младшим сержантом после отбоя в “кубрике” и другим сумел внушить если не уважение, то интерес к этому маленькому нерасторопному москвичу.
Дни покатились веселее, четвертый период приближался с неизбежностью.
Летом Гайнутдинов повадился отлучаться из батареи, якобы печатать отчетный доклад пропагандисту полка, а сам знакомой тропинкой сворачивал в аккуратный немецкий лесок и там среди янтарных шелушащихся сосен часами блаженно дремал на желтоватом мху, подстелив под голову вылинявшую пилотку. Возвращаясь в один из таких дней в казарму, одуревший от пересыпа сержант столкнулся в дверях с выходившим на улицу Шишкиным. Неожиданно тот молча и сильно ударил Гайнутдинова плечом.
— Юр, ты чего это? — слегка обиженно, на правах младшего друга, поинтересовался сержант.
Не отвечая ни слова, Шишкин сильной рукой прихватил Гайнутдинова за гимнастерку и, как куклу, потащил его в Ленинскую комнату, сначала по ступенькам лестницы, а потом по желто-грязной батарейской “взлетке”.
— Ты что, сука, — выеживаться?.. С вами, сука, по-человечески, так вы на шею садитесь… — Заводя себя этими негромкими злыми репликами, Шишкин молотил Гайнутдинова кулаками и ногами в лицо, в пах, в живот, во что попало. — Я тебя, козел, научу жизни, мало не покажется…
— Юра, не надо! Юра, прости, хватит! — почти инстинктивно пытался вразумить водителя младший сержант.
Но Шишкин уже и сам остановился. Он поправил ремень, вытер руки о галифе и улыбнулся Гайнутдинову ласковой вкрадчивой улыбкой.
— Я тебя, сука, теперь в порошок сотру, — доброжелательно сообщил он распростертой на полу жертве. — Тебе не жить теперь, урод, понял?
И, с ленивой грацией прикрыв за собой дверь, мягко вышел из комнаты.
Гайнутдинов еще некоторое время полежал, собираясь с силами. Главное сейчас — доползти до умывальника и чтобы никто из офицеров не увидел.
Сержант Гамарвжашвили
Уже на гражданке, запоздало обливаясь холодным потом, бывший младший сержант Гайнутдинов часто спрашивал у себя: “Что меня все-таки спасло там? ” Со временем он сформулировал и ответ: двухгодичное и абсолютно полное отупение всех чувств и как следствие — отсутствие страха перед завтрашним днем, перед следующим часом, минутой, секундой…
Хотя сержант Гамарвжашвили был огромный, толстый и волосатый, он больше всего походил на выросшего под метр девяносто ребенка, жадного, простодушного и избалованного. Чтобы не делиться с товарищами купленными в “Чайнике” сластями, Гамарвжашвили приносил Гайнутдинову в канцелярию батареи пакетики с засахаренными орешками и по вечерам их с наслаждением поглощал. Оставаясь один, младший сержант и сам тайком съедал по две-три арахисины, но не больше: если бы Гамарвжашвили заметил — точно убил бы.
Находящегося у него в прямом подчинении Гайнутдинова Гамарвжашвили держал в черном теле: когда татары из соседней роты, сжалившись, подарили субтильному земляку ушитый под фигуру китель, толстый Гамарвжашвили, вооружившись перочинным ножом, лично его “расшил”, чтоб Гайнутдинов “знал сваэ место”.
Лишь дважды и на короткий срок он смягчил свое отношение к подчиненному. В первый раз — на полевом выходе, когда выяснилось, что Гайнутдинов умеет отлично собирать грибы. Однако вкусно зажарить их на палочке над костром не получилось, и все вернулось на круги своя.
