Новый Мир ( № 9 2007) - Новый Мир Новый Мир
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Через тридцать пять лет началась вторая очередь пыток. Болезни перестали быть понятными и обычными, такими, о которых можно рассказать и которые лечат. “Женщина, я всем это говорю, — внушала строгая, но справедливая седая старуха в кабинете № 315, — вы должны привыкнуть к этому, это будет долго, несколько лет!” “Сволочь!” — думала измученная и немолодая девочка, но врачиха была не сволочь, она просто очень гордилась, что сама уже прошла через это, и ничего, видите, жива, пахнет старческим потом и не замечает этого запаха, и когда рухнет прямо в своем кабинете в паралич, то коллеги и больные скажут: “Хороший врач была Раиса Петровна, теперь таких нет”. Эта мысль сразу тянула за собой воспоминание о любимой учительнице музыки, которая умерла очень старой, прожив всю жизнь в одном городе, в одном районе, в одном доме, и перед смертью лет пять лежала без движения, издавая иногда нечленораздельные звуки, а ее невестка, девочкина одноклассница, бледная худая женщина с каким-то прямо чахоточным румянцем ходила по комнате, сжав голову руками, и сквозь зубы цедила: “Не могу, не могу больше”, и все понимали, чего именно она не может.
Она шла к той же самой остановке — около нее построили поликлинику. За анализом крови. Был чрезвычайно теплый август, но ей теперь часто бывало холодно, и она втянула шею, понимая, что, кроме этого липкого холода, больше ждать нечего и что жизнь все-таки сродни лазанью по канату в выстуженном, но тем не менее душном спортзале. И посетила ее, конечно, мысль “за что мне все это”. Зачем эта внезапная тошнота, ледяные руки и ноги, вкрадчивые шорохи в затылке, и почему в два часа ночи, уже одуревшую от бессонницы и, казалось бы, готовую уснуть, ее неудержимо тянет на кухню, прямо гнет в дугу зверский голод, и какое это, не правда ли, омерзительное зрелище: немолодая растрепанная женщина в ночной рубашке лихорадочно режет сыр и жадно запихивает его в рот, а потом и хлеб, и что там еще есть, уже не остановиться… и при этом почти спит. А чтобы не проснуться, свет зажигает не на кухне, а в соседней ванной, так что он едва проникает сквозь окошечко под потолком. Щитовидку проверяли, ничего не нашли. Да что там, это еще цветочки… Что это ее так корежит, что происходит? Короче говоря, “за что?”. “За то, что грешила словом и желала ближним зла”, — не моргнув ответит Лиза Селиверстова, мать троих детей, певчая в хоре собора Архангела Михаила, правая рука отца Александра. “Все через это проходят!” — восстав из паралича, отрапортует Раиса Петровна Ступина, врач-гинеколог районной поликлиники № 120, старая дева. Хоть так, хоть этак — получается, что все справедливо.
Навстречу — молодая пара, не влюбленные, а так, “он с ней ходит”, и, мучимая своим вопросом, на который ну никак не получить утешительного ответа, она все-таки нечаянно на них взглянула. Девушка притворно дергала парня за рукав, мол, перестань, неудобно, и парень не сказал, нет-нет, он удержался… а громко, как бы про себя, прошептал: “Чур меня, чур!”, а когда она прошла — опять что-то вроде “да-а уж!” или чего-то в этом роде, она снова не запомнила. И, вновь подстегнутая гормонами, но твердо знающая, что некоторых вещей делать нельзя, она, с трудом проглотив первую фразу, тихо и метко подумала им вслед: “…живите долго! Долго-долго!” — и улыбнулась, как, может быть, откуда мы знаем, улыбаются волки, глядя в спину удаляющимся охотникам.
Мужчина в рубашке с закатанными рукавами больше не появится, вполне возможно, что его уже нет на свете. Да она бы опять ничего не поняла, уверяю вас. Именно с ним, Сергей Григорьевич, чтоб вы знали, она могла бы прожить жизнь, которую стоило бы запомнить, и я бы тогда все описала, клянусь, и профессию назвала бы, и всех по именам перечислила. То, что мы принимаем за предзнаменование, за обещание, — и есть само обещанное, посылаемое нам именно тогда, когда у нас нет сил понять это или когда очень мешают. Но так шутить над человеком дважды — нет, не такое все-таки вредненькое у нас с вами мирозданье.
М-200
Пуханов Виталий Владимирович родился в 1966 году в Киеве. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького. С 2003 года — ответственный секретарь молодежной литературной премии “Дебют”. Автор трех книг стихов. Живет в Москве.
* *
*
Во глубине времен бесовских
Я прятался в штанах отцовских.
Он в них на фронт пешком ходил,
В них Сталина похоронил.
Махал Гагарину слоном,
Выпрыгивая из штанов.
Когда же я совсем родился,
Мне этот бред не пригодился,
А в сорок лет на мне как жисть
Штаны отцовские сошлись.
Штаны из страха и железа
Нужны мне стали до зареза.
* *
*
Плачь обо мне, когда станешь оплакивать юность свою.
Жди, когда юность твоя плюнет тебе в лицо.
Том никогда не догонит Джерри.
* *
*
Вторник, четвертого августа шел мимо
Стелы памяти павших, мемориала.
Взглядом скользил: “Иванов. Петров. Дмитренко…”
Холодно сердце мое.
Если б написано было: “Глеб Шульпяков” иль “Воденников Дмитрий”,
Вздрогнуло б сердце мое,
Вспомнились строки поэтов, подумал, быть может:
“Были они графоманы, а стали герои войны”.
* *
*
Нам пришла от Бога весть:
То, что мы у Бога есть.
Все мечтальное, земное
Мы найдем сейчас и здесь.
Потому, что никогда.
Потому, что навсегда.
Потому, что смысла нету
Возвращаться нам сюда.
Я бессмертия боюсь.
Я отсюда не вернусь.
Я заеду за тобою
В восемь вечера, клянусь.
* *
*
В одном из мест, где делают ментов,
А в качестве отвертки по бетону
Используют прессованный картон, —
Открылась мне идея по Платону.
В другом из мест, где делают бетон,
А в качестве идеи по Платону
Используют прессованных ментов
И школьную линейку по картону:
Открыт секрет! Пропорции известны:
Семь к одному, и получи “М-200”.
Идея, впрочем, заключилась в том,
Что остальное сделают потом.
* *
*
Душа моя очнулась и болит
И, как ребенок, в грудь мою уткнулась.
А что болит — она не говорит,
Мы никогда не поминаем юность!
Всю ночь ее качаю, чуть дыша.
Забудь меня, усни, моя душа.
"Хорошо!"
Жолковский Александр Константинович — филолог, прозаик, родился в 1937 году в Москве. Автор двух десятков книг, в том числе монографии о синтаксисе языка сомали, работ о Пушкине, Пастернаке, Ахматовой, Эйзенштейне, Бабеле, инфинитивной поэзии. Эмигрировал в 1979 году. Профессор Университета Южной Калифорнии (Лос-Анджелес). Живет в Санта-Монике, часто бывает, выступает и публикуется в России. Среди последних книг: «Эросипед и другие виньетки» (М., 2003), «Избранные статьи о русской поэзии» (М., 2005), «НРЗБ. Рассказы, Allegro Mafioso, Виньетки » (М., 2005), «Полтора рассказа Бабеля» (М., 2006). Веб-сайт: http//zholk.da.ru
Редакция поздравляет нашего уважаемого автора с 70-летием!
ДАЛЕКО ОТ МОСКВЫ
Кругом, возможно, Бог и, уж точно, Christmas . Рождественские распродажи начинаются сразу после Дня Благодарения, так что Рождество длится целый месяц.
Солнечно, но холодновато — по калифорнийским меркам: днем всего 15°С. На верхней веранде приходится сидеть в одежде, загорает только лицо. Как бы мороз и солнце, с ностальгическим российским налетом. Российским и немного томас-манновским, из “Волшебной горы”, где пациенты дремлют в шезлонгах на холодном давосском солнце, закутавшись в верблюжьи одеяла. Важна не просто одетость, а именно запакованность, обрекающая на нирвану. Пытаюсь читать, но задремываю, и ветхий Данте выпадает.
