Сабля Цесаревича (СИ) - Алексеева Татьяна Сергеевна

В дверь постучали.

— Входите! — отозвался учитель по-русски, и в комнату заглянула высокая и широкоплечая женщина в темном платье, белом переднике и накинутом на плечи вязаном платке.

— Прошу прощения, Петр Андреевич, — обратилась она к учителю. — Пришел Евгений Сергеевич, и он хочет сейчас осмотреть Алексея, потому что потом ему надо еще нескольких больных навестить.

— Конечно, пожалуйста, — с легким акцентом ответил по-русски Жильяр, после чего снова перешел на французский, обращаясь к Алексею. — Ваши сестры скажут вам, какое я дал задание.

Пашин друг закрыл свой учебник, поднялся со стула и, попрощавшись с учителем, направился к выходу. Пожарский двинулся за ним.

— Мсье Жильяр, вы все-таки не называйте нас больше высочествами, — услышал он голос Татьяны, выходя из комнаты.

Глава VIII

Павел почувствовал дома напряжение еще накануне вечером. Мама была непривычно молчалива, на вопросы отвечала односложно и вскоре после ужина они с отцом ушли в свою комнату. Выходя поздно вечером в коридор, мальчик слышал неразборчивый разговор на повышенных тонах.

Когда Павел проснулся, отца дома не было. Это было не очень удивительно — он довольно часто работал на выходных, его пациенты требовали внимания в любой день. Странно было, что дома оказалась мама, которая в последний месяц все выходные сидела в муниципалитете. Но сегодня она туда не пошла и была она очень нервной.

— Ешь скорее, — бросила она сыну, накрывая на стол завтрак.

Павел недоуменно посмотрел на родительницу, но сел к столу и занялся омлетом с ветчиной и зеленью.

Трапеза прошла в полном молчании, лишь мама гремела кастрюлями, переставляя их в процессе уборки с такой яростью, словно они были оккупантами, которых во что бы то ни стало надо остановить на рубежах семейного очага. Она была бледна, глаза запали — похоже, мало спала ночью. Если спала вообще.

Павел уже понимал, что после еды последует неприятный разговор, и даже догадывался, о чем он будет.

Он не ошибся.

— Сын, нам надо поговорить, — решительно сказала мать, увидев, что он доел свой омлет.

Павел вопросительно поглядел на нее.

— Мне сообщили о твоем новом друге, — надтреснутым голосом продолжала Людмила Алексеевна.

«Ну конечно!» — обреченно подумал Паша.

До мамы стопудово должна была дойти эта информация — у половины членов муниципального совета дети учились в той же гимназии, что и он. А там слухи сновали, словно головастики в старой луже.

— Я ушам своим не поверила! — мама возвела глаза к потолку и бессильно развела руками. — И отец тоже не поверил. И не верит. Он вообще хотел, чтобы я ничего тебе не говорила. «Ну не может наш сын с уголовником связаться…»

Она произнесла это, пытаясь подражать отцовскому басу. Вышло плохо, а оттого еще более неприятно.

— Я не связывался ни с каким уголовником, — мрачно произнес Павел, опустив глаза в стол.

Мальчик понимал, что это заверение на маму не подействует. Он чувствовал, что ей было очень страшно, что это страх диктовал все, что она сейчас говорила.

— Молчи! — почти взвизгнула женщина, яростно взмахнув случившимся в ее руке кухонным полотенцем. — Ты себя сильно умным считаешь, но ты еще мальчишка безмозглый, ничего в жизни не видел, в людях не разбираешься!

— Мама!.. — почти крикнул возмущенный несправедливыми обвинениями Паша, но Людмила продолжала бушевать.

— Я с этими твоими ножами смирилась — думала, перебесится и забросит их. Так он от ножей к бандитам перешел! Что теперь, будешь с ними на людей нападать в подворотнях — с этими своими ножами?! Выброшу их к такой-то матери! А тебя запру и репетитора найму, чтобы на дому учил, пока ты в разум не войдешь!

Мама была в панике и не могла остановиться. С одной стороны, Павел это понимал, но с другой в нем стал возрастать гнев на родительницу. Как она смеет подозревать его в таких идиотских связях! Как она могла усомниться в его уме! И как она смеет так отзываться о Леше!..

— Сама найду этого твоего уголовника, все про него узнаю, посажу его на годы, если не перестанешь с ним встречаться! — продолжала бушевать Людмила Алексеевна.

— Мама!!! — взревел наконец не выдержавший Павел.

Впервые в жизни услышав от сына такой рык, женщина на секунду застыла в изумлении. А тот воспользовался этим перерывом и разом выпалил:

— Ты ничего не знаешь о Леше! Он… ты не знаешь, какой он… Он никакой не бандит, и никогда им не был. Тебе все наврали, пойми ты это!

Оправившись от изумления, мама вновь перешла в наступление:

— Откуда ты знаешь, что не уголовник?! Ты знаешь, кто его родители, где он живет, с кем еще дружит?..

Было видно, что ей действительно хотелось узнать обо всем этом от сына. Но тот вынужден был лишь пожать плечами, что вновь подтолкнуло мамин гнев.

— Вот видишь! — грозно возвестила она. — Он тебе ничего не говорит, а про тебя все знает. Манипулятор!

— Неправда! — в полном отчаянии закричал Павел, но Людмила Алексеевна только махнула на него рукой. По ее щекам текли слезы, которых она, кажется, не замечала. А Паша не мог на них смотреть.

— Мама, ну как ты не понимаешь!.. — беспомощно произнес он.

Это почему-то вновь вызвало у матери приступ ярости:

— Это ты ничего не понимаешь! Почему ты ни разу его к нам не привел? Он не хотел? Боится, что мы с твоим отцом на него посмотрим и сразу раскусим?!

Этого Паша вытерпеть уже не мог.

— Он не придет, потому что ты так к нему относишься! — прокричал он прямо в лицо матери, после чего развернулся и выбежал из квартиры.

В ярости он не видел, куда идет, а очнувшись, обнаружил себя на Сенной. Машинально сев на любимую скамейку, с которой открывался лучший обзор на толпу, он погрузился в мрачные мысли, изредка поглядывая на прохожих.

Ничего тут не изменилось: по-прежнему озабоченные раздраженные люди, себе на уме, часто подозрительные или странные.

Павел отвел глаза.

— Не сердись на маму, — услышал он рядом с собой знакомый ясный голос с четкой дикцией.

— Ну как на нее не сердится, — досадливо буркнул Паша, не испытав ни малейшего удивления от неожиданного появления Алексея. На самом деле, он и пришел сюда, скорее всего, потому, что бессознательно надеялся на эту встречу.

— Ты ее сын, она очень за тебя боится, — продолжал мягко настаивать Леша. — Моя такая же. Посмотрел бы та нее в моем детстве, когда я хворал… И послушал бы…

Он улыбнулся — слегка грустно.

Пожарский уже успокоился от одного его присутствия, но счел своим долгом продолжить порицать мать — он же заступался за своего друга, который сидел рядом с ним…

— Она не должна была думать, что я дурак и свяжусь с кем-то опасным, — упрямился он.

Алексей тихо рассмеялся.

— Ты для нее всегда останешься неразумным ребенком. Даже когда у тебя собственные дети появятся.

Паша молчал.

— И потом, Павел, — продолжал его друг, — людям ведь свойственно, когда они смотрят на других людей, подозревать, что они хуже, чем есть. Иногда это правда, но чаще — нет. Твоя мама смотрит на тебя, и думает, что ты слабый и глупый. А ты про нее думаешь, что она несправедливая и ничего не понимает. Или вот эти люди…

Леша жестом показал на суетящуюся толпу.

— Кого ты видишь? — вдруг спросил он Пашу.

Тот вздрогнул — неужели друг знает и то, что он думает, когда сидит на этой скамейке? Знает, наверное…

— Людей, разных… Не очень хороших, в основном, — пришлось признать Павлу.

— Хочешь посмотреть на них моими глазами? — тихо спросил Алексей.

Паша нерешительно кивнул, понятия не имея, о чем говорит его друг.

И тут же увидел…

Вернее, сначала у него разом изменилось настроение. Он как-то мгновенно успокоился, его покинули недобрые и причиняющие боль, словно куски бесформенного раскаленного железа, мысли. Ясный свет воцарился в его душе, да и вокруг словно бы все осветилось.