Встань и иди - Эрве Базен

— Tec! — сказал он, приложив палец к губам. — Я немножко клептоман.

— Но, папаша Роко…

— Почему папаша Роко? Папаша!.. У меня никогда не было ни детей, ни жены. Можешь называть меня мосье. Мосье — как та свора грязнуль, которые тридцать лет измывались надо мной. Или господин Рош. Заметь: мое имя Эмиль, но забавы ради я позволяю людям думать, что меня зовут Рош Роко.[18] Вся эта мозаика мне очень подходит. Ну вот, ты и посмотрела. Довольна?.. Тогда можешь убираться. Кстати… поздравляю с карапузом! Знаешь, ты как господь бог. Хочешь, чтобы они были по твоему образу и подобию.

Он вертелся, он танцевал вокруг меня на своих коротких косолапых ногах нечто вроде индейского военного танца. Я с трудом сдерживалась, чтобы не выкинуть какой-нибудь номер. Например, взять и бах! — словно трактирщик в «Острове сокровищ», — трахнуть его как следует костылем по спине. Вот было бы здорово! Но я полетела бы вверх тормашками одновременно с ним. К тому же Матильда уже кричала во все горло:

— Констанция! Констанция! Куда ты пропала?

— Ну что ж, ступай к своей мамушке-кормилице. Он пересек площадку следом за мной. Я еще раз услышала отвратительный скрипучий голос — словно кто-то водил напильником по железному пруту:

— Очень он тебе нужен, этот старый крокодил? Но на последнем слове напильник сломался, и в этот момент до моего слуха донесся едва уловимый шепот:

— Если бы ты хоть умела играть в шахматы… Я не разжала зубов. Подняв один костыль и перенеся всю тяжесть тела на второй, я обернулась, чтобы сухо ответить:

— Я научусь, мосье Рош.

16

Ну и отметила же я день богоявления! К великому моему сожалению, в этот день, шестого января, мне пришлось воспользоваться телефоном, чтобы забить тревогу.

И в самом деле, надо же было этому стрястись со мной тогда, когда Матильда отправилась в обычный ежемесячный поход по магазинам. Поскользнувшись на линолеуме, я упала… быть может, в сотый раз! Разом больше, разом меньше — невелика беда! Я уже привыкла. Нечего волноваться: полежишь, соберешься с силами и поднимешься как ни в чем не бывало. Вот уже несколько недель, как мои дела из рук вон плохи, но я все-таки держусь, не признаваясь тете в том, что мне становится все труднее и труднее ходить, поднимать предметы потяжелее, двигать правым плечом — его сустав все больше распухает и теряет подвижность. К несчастью, в этот раз я упала на локоть. Я придавила руку, ладонь прижалась к животу, голова беспомощно свесилась набок. Я прекрасно понимала: у меня что-то вывихнуто, растянуто или даже сломано. Я хотела поспорить с очевидностью, дождаться прихода Матильды. Но Клод напугался и заплакал. Не звать же на помощь папашу Роко! И вот я дотащилась до кровати и с трудом набрала номер доктора Ренего, а потом номер Миландра, у которого есть телефон на работе.

Они примчались одновременно. К счастью, ключ торчал в двери, и дело обошлось без взлома. Если они сумеют попридержать язык, Матильда получит весьма смягченную версию случившегося. Ренего, который блеял в свою козлиную бородку: «Черт побери, черт побери!», и Люк положили меня на постель и принялись раздевать. Когда дело дошло до рубашки, они замешкались.

— Пошел отсюда, Люк, — говорит врач. — Подожди за дверью. А ты успокойся. Господи, я знаком с твоей задницей уже двадцать лет. Можешь не помогать мне снимать рубашку. Черт побери! Что это еще такое у тебя с плечом? Не мог же этот сустав так распухнуть уже после того, как ты упала!

— Нет, оно стало распухать в последнее время. Я как раз собиралась вам показаться.

Ренего ощупывает больное место — подушечку с голубыми прожилками, его пальцы обнаруживают флуктуацию, свидетельствующую о скоплении жидкости в суставе. Надавливая сильнее, он отыскивает сместившуюся вперед головку плечевой кости. Потом берет мою руку пониже локтя и слегка тянет.

— Вижу, вижу, — говорит он, стараясь себя подбодрить. — Самое неприятное то, что тебе уже не больно. Он мрачнеет, щелкает языком, замирает на несколько секунд, уставившись в одну точку и тряся бородкой. Потом вдруг щиплет меня за руку. В самом деле, как это ни странно, я ничего не ощущаю. Ренего издает легкий свист, который, по-видимому, ничего хорошего не означает.

— Случалось ли тебе обжечься или уколоться и не почувствовать боли? — спрашивает он.

К чему это он? Действительно, так было. Утюг… Я показываю ему пальцы, с которых еще не сошел коричневатый след ожога.

— Да, но какое отношение?..

Ренего не отвечает. Отпустив правое плечо, он хватает меня за левую руку.

— Раздвинь пальцы веером… Пошевели большим пальцем… Поверни кисть так, будто хочешь открыть ключом дверь.

Он наблюдает за этими немудреными движениями, которые я выполняю очень неловко. Наконец он осматривает меня с головы до ног и, наверное, думает: «Худая и уродливая! Куда подевались ее мышцы?» У меня по коже пробегают мурашки. Его взгляд беспокоит меня больше, чем плечо.

— Где твоя ночная рубашка?

— Под подушкой.

Он достает ее, помогает надеть и укрыться. Он не брюзжит, не ворчит, как обычно. Тем не менее вид у него сердитый, и нижняя челюсть движется так, будто он жует свой язык.

— Люк!

Миландр появляется с малышом на руках.

— Ну как, доктор?

Ренего похлопывает Клода по щечке и отвечает осторожно:

— Вывих плеча, — говорит он. — Но самое досадное не это. Не двигайся, Констанция. Лежи плашмя. Я сейчас вернусь и сделаю все, что надо. У меня нет с собой необходимых инструментов. — И притворно-веселым тоном добавляет: — Вот чертовка! И как только тебя угораздило?

Этим никого не проведешь. Беда совсем рядом. Впрочем, выйдя в прихожую, Козел становится разговорчивей. Напрягая слух, я улавливаю, разбираю обрывки фраз.

— Подвижность снижена… Потеря чувствительности… Это симптомы… Заболевание спинного мозга, но какое?.. Можно опасаться…

Следует медицинский термин, который я не расслышала.

— Или же…

Другие научные определения тоже застревают в его бородке.

Миландр возвращается. Он очень бледен, отчего веснушки выступают особенно отчетливо: словно ему только что выстрелили в лицо из ружья и дробинки застряли к коже. Я же еще должна его подбадривать!

— Да не волнуйся ты так. Это мне не впервой. Не покормишь ли ты мальчонку? Наверное, он проголодался. Только сначала дай мне фолиант в коленкоровом переплете — он стоит на комоде между поварской книгой и альманахами.

Люк колеблется — он хорошо знает, что речь идет о медицинском словаре, принадлежавшем моему отцу.

— Ну, давай! А не то я встану сама!

На это я была бы совершенно неспособна. Но Люк считает меня способной на все и послушно подает книгу.

— Спасибо. На кухонной полке стоит початая банка с вареньем. Намажь Клоду два сухарика.

Тем временем я одной рукой уже раскрываю и перелистываю словарь. Я прямо ищу страницу 749 — «Спинной мозг». Вначале помещен рисунок, изображающий безупречный спинной мозг, от которого отходит тридцать одна пара корешков; он тянется, как опущенная пальмовая ветвь, простирающая листья во славу движения. Потом дается поперечный разрез, показывающий оболочки и полости, окружающие белое вещество, на котором вышит странный вензель — «Н» серого вещества. «Н» — символ непобедимости, черт побери! Пропустим параграф «Строение», за ним параграф «Функции», а также пояснительные схемы — некоторые из них напоминают схемы электропроводки. Я тороплюсь к третьему параграфу — «Заболевания спинного мозга». Одно за другим мелькают красивые слова: табес, атрофия, склероз, сирингомиелия, гематомиелия, миелит, болезнь Фридриха, болезнь Литтла. Скажите пожалуйста, Клод совсем рядом со мной! Я отбиваюсь, я борюсь со словарем, уверенно отвергая половину этих болезней. Но атрофия мышц, пожалуй, может мне подойти. Одна фраза заставляет меня поперхнуться: «Эти нарушения необратимы». Я хватаюсь за другую: «Прогрессирующее течение болезни с временными ремиссиями». Но вот сирингомиелия — болезнь, название которой звучит как музыка, музыка моего реквиема. «Заболевание, вызывающее образование опухолей спинного мозга. По-видимому, определенную роль играют травматические повреждения. Паралич, начинающийся с кончиков пальцев и в некоторых случаях с внутренних органов. Расстройство моторных центров, постепенная потеря чувствительности. Медленная смерть в результате распространения болезни на продолговатый мозг или инфекционных осложнений». Я пробегаю глазами следующие страницы, едва останавливаюсь на гематомиелии и добираюсь до миелита: «Острое или хроническое воспаление спинного мозга, вызванное общей или местной инфекцией с образованием в спинном мозгу мелких абсцессов или же травматической этиологии». И снова то же заключение: «Излечение возможно, однако маловероятно».